Всех. Какое жуткое зрелище! Потом мужикам велели вырыть яму, сбросить туда убитых и закопать, а до этого полицаи обшарили трупы и забрали всё ценное. Мама рассказывала, такое горе обрушилось на деревню, такое горе!
– А с маленькой Адочкой что дальше произошло? – интересуется Эмилия.
– Адочка осталась жить у нас в доме. Пригрев у себя еврейского ребёнка, мама подвергала опасности всю семью. Если бы немцы узнали об этом, они расстреляли бы нас. Но мама пошла на риск. Спасая чужое дитя, она ставила под удар своих дочерей.
– У вас есть сёстры?
– Кроме меня, у мамы ещё девочка была. Валькой её звали. Только не выжила она, от скарлатины умерла во время войны.
– Как жаль!
– Жаль, да что ж поделаешь? Война проклятая! – обмахивается передником баба Вера. – Так вот, каждый день мама смачивала волосы Адочки крепким луковым настоем. Вскоре они приобрели золотистый оттенок, и она уже не так походила на еврейку. Звать мы стали её не Адочкой, а Ганечкой. Никто из деревни не выдал маму, так и прожила у нас Ганечка до конца войны.
– Вы всё это помните?
– Я тогда крохой была, мне мама рассказала, – вздыхает баба Вера, – а как только война закончилась, Ганечку забрали родственники. Мы ещё долго навещали её в Бобруйске. А когда евреи массово стали уезжать в Израиль, Ганечка вместе с семьёй дяди тоже эмигрировала. Маме евреи выплачивали пособие за то, что спасла еврейского ребёнка, а после её смерти, пособие стали платить мне.
– Какие они молодцы!
– Евреи умеют быть благодарными, – вторила ей баба Вера.
– А ты знаешь, Милечка, – баба Вера заулыбалась и лицо её вмиг просохло от слёз, – а ведь я к Ганечке в гости ездила. Да, в Израиле побывать довелось. Ты не смотри, что я старая забитая женщина, у меня и образование есть, медсестрой проработала всю жизнь в больнице, и свет я повидала. К гробу Господню прикладывалась, по улицам Вечного города ходила. Ганечка возле самого Иерусалима живёт, семья у неё, дети, внуки. Несколько раз приезжала и она сюда, могилкам поклониться, а сейчас старая стала, сил нет, так в прошлом году сын её пожаловал, оградку новую вокруг кладбища еврейского поставил, дорожку плиткой выложил. Я хожу, прибираюсь там, мне не трудно.
***
Умер дед Пята. Утром к Эмилии прибежала баба Вера.
– Я пойду, посижу с покойником, попрощаюсь, а ты, Милечка, позже подтянешься, подсобишь жалобный стол накрыть, там ещё бабы будут, покомандуют.
– Хорошо, – кивнула Эмилия, хлопоча возле печки – а почему его Пятой звали, это фамилия такая?
– О, это давняя история, – баба Вера приостановилась и глаза её озорно заиграли, – он же мой одноклассник, добавила она. Сколько я уже своих ровесников похоронила, не сосчитать, – при этих словах взгляд её притух, но уже в следующее мгновение она с воодушевлением продолжила.
Так
