личными делами и переговорами об основании нового журнала, длилась целый год, и Маркс вышел из нее со значительно обновленным мировоззрением! – он сделался горячим последователем философии Людвига Фейербаха.
Философия Фейербаха как нельзя лучше шла навстречу затаенным желаниям передовой немецкой интеллигенции, стосковавшейся на холодных высотах гегелевских абстракций по живому и действующему человеку. Маркс, как мы видели, во время своей публицистической деятельности в «Рейнской газете» освещение социально-политических вопросов «выводил» из гегелевских понятий, но очень скоро убедился, что многообразная и все усложнявшаяся социальная жизнь не укладывается в эти понятия. Маркс был слишком глубоко проникнут верою во всесильную власть философии, прошел слишком основательную философскую школу, чтобы, убедившись в недостаточности гегелевской философии, отбросить вообще всякую философию и отдаться социально-политической деятельности, не освещенной, не осмысленной общим философским мировоззрением. Такое стремление к живой, жизненной философии испытывала тогда вообще радикальная немецкая интеллигенция. И когда Л. Фейербах выступил с проповедью этой живой, жизненной философии, когда, на место гегелевской абстракции Фейербах торжественно воздвиг в центре философской системы живого и действующего человека, немецкая передовая интеллигенция, и в ее числе Маркс, встретили это учение с неописуемым энтузиазмом.
В 1841 г. вышло знаменитое сочинение Фейербаха «Сущность христианства», в котором автор не только разрушал теологические предрассудки, но и провозглашал свою гуманитарную философию, как нельзя более отвечавшую настроению тогдашней радикальной интеллигенции Германии. В предисловии к этому сочинению (ко второму изд.) Фейербах так характеризовал сущность развитого в ней общефилософского мировоззрения: «Я совершенно не похож на тех философов, которые умышленно закрывают свои глаза, чтобы легче было мыслить, напротив, в процессе мышления я прибегаю к помощи всех чувств и, прежде всего, глаз; я строю свои мысли и идеи на таком материале, который мы усваиваем себе только посредством деятельности чувств, я создаю не предметы из идей, а, наоборот, идеи из предметов, а предметом я считаю только то, что существует вне моей головы. Я идеалист лишь в области практической философии, т. е. грани настоящего и прошедшего я не делаю гранью для будущего, для человечества, а, напротив, я верую непоколебимо, что многое и даже очень многое из того, что близорукие, малодушные практики ныне считают фантазией, неосуществимою идеею или химерою, завтра, т.-е. в следующем столетии, предстанет перед нами во всей своей реальности. Одним словом, идея для меня есть вера в историческую будущность, в торжество истины и добра, и она имеет для меня лишь политическое и моральное значение, но в области собственно теоретической философии я, в противоположность гегелевской философии, высказываюсь за реализм и материализм».
В том самом журнале, в котором начал свою литературную
