философией, очевидно, после того, как, поневоле прекратив свою публицистическую деятельность ввиду запрещения «Рейнской газеты», он погрузился в разработку вопросов социально-философского мировоззрения. И Маркс с увлечением воспринял гармонистическую философию Фейербаха как превосходное духовное орудие в жестокой практической борьбе со старым порядком. Если из гегелевской философии немецкая интеллигенция, в лице левых гегельянцев, делала самые радикальные социально-политические выводы, то по отношению к философии Фейербаха подобные выводы не только сами собою напрашивались, но и указывались самим же Фейербахом. В лице Фейербаха жизнь и философия нашли себе полное и гармоничное объединение. «Нам говорят, – писал Фейербах, – что наука не разрешает загадки жизни, но что же из этого следует? Необходимость обратиться к вере? Но это бы значило– броситься из огня в полымя. Нет, из этого следует лишь то, что ты должен перейти к жизни, к практике. Сомнение, которого не разрешает теория, разрешит тебе практика».
И мы видели из приведенных выше слов Арнольда Руге, что передовая немецкая интеллигенция с самого начала поняла систему Фейербаха как философское благословение, как философский апофеоз смелой политической борьбы с реакцией во всех ее видах и проявлениях.
В своей известной книжке «Людвиг Фейербах» Энгельс рассказывает о том, какое глубокое впечатление произвела на него и Маркса книга Фейербаха «Сущность христианства».
«Кто не пережил, – говорит Энгельс, – освободительного влияния этой книги, тот не может представить его себе. Мы все были в восторге, и все мы стали на время последователями Фейербаха». Но если миросозерцание Фейербаха и примиряло практическую политическую борьбу с философскою совестью, если оно звало на эту борьбу, то, однако, само по себе оно не давало сколько-нибудь надежного практического руководства для этой борьбы. Социально-политические воззрения самого Фейербаха отличались большою путанностью, и, в частности, по своему воззрению на государство он еще твердо стоял на идеалистической точке зрения. А между тем социально-политическая жизнь Германии все усложнялась, и приходилось, вместо отвлеченных философских формул, обратиться к изучению социальной действительности, ее сил и отношений. Прежде всего, к половине сороковых годов ужо и для умеренных немецких либералов выяснилась необходимость сбросить со своих политических счетов надежду на то, что абсолютизм сам себя ограничит, добровольно даст конституцию. Для тех умеренных либералов, вся политическая платформа которых исчерпывалась подобным упованием, крушение этой надежды означало политическое банкротство, и не удивительно, что они впали в глубокую апатию, тоскливое уныние. Но и более радикальные слои чувствовали себя в эту эпоху невесело. Они знали, что немецкий абсолютизм, в лице такого короля, каким был Фридрих-Вильгельм, не совершит добровольного самоубийства, и они искали те реальные силы, которые бы заставили его это
