недолго оставалась Ольга в каюте. Вышла даже с извинением:
– Грешно в такое утро сидеть в темноте… Солнце с противоположной стороны, у меня совсем смуро.
– Смуро и у меня, Оля…
Поняла ли, нет ли она, что речь идет о смурости души, но поспешила за ним на верхнюю палубу.
Горничная следом принесла плед. Петр раскинул его на солнечной стороне парохода – на уютном таком диванчике, прислоненном к корпусу кормы. Солнце то попадало сюда, то при качке скрывалось за углом кормы. Было уже без утренней прохлады, но без дневной жары. Пароход недалеко отходил от берегов. Слева покачивались на волнах зеленые, невыгоревшие угорья, справа открывалась не погашенная жаром синь моря. Качка небольшая, волна мягкая. Пароход шлепал да шлепал плицами, идя не быстрее то и дело мелькавших парусников; да, пожалуй, и тише, потому что лихие паруса, и рыбацкие, и торговые, и прогулочные, пролетали неслышными альбатросами; им бы следовало держаться в открытом море, а они с чего-то снижались к шумному пароходу. Видать, тоже любопытство: что там такое пыхтит? Не так и давно на Черном море появились эти шумные, дымящие утюги, которые гладили, гладили морскую воду, но разгладить все равно не могли.
– Счастливые… – по-своему поняла Ольга устремленный ввысь взгляд Петра.
Он приспустил окрылья вздернутых ресниц, как и альбатрос опускал крыло, когда снижался. Морским странникам незачем было, даже при самом ярком солнце, складываться в прищур, но и ему ни к чему затенять свет; глаза все равно ничего не скрывали.
– Знаете, Оля… Знаете, я наберусь все-таки смелости высказать то, что сказать необходимо. – Он остановился, но всего лишь на секунду, чтоб она не перебила. – Раньше меня сдерживала жалость к брату… да и к вам, Оля… сейчас попробую без жалости. Ведь вы не такая уж слабая?..
Она согласно вскинула голову.
– Что ушло, того не вернешь. Не из жалости говорю я: нам все равно жить вместе. Да, да, Оля! Не считайте… пока… это официальным предложением руки и сердца, хотя бы так, предварительно. – Он смотрел на нее теперь мужским, строгим взглядом. – Ничего не отвечайте, пока я не переговорю с вашими родителями. Братец ваш, кажется, уже нас поженил! Оля, если сказать, что я люблю вас тихо и безответно, – значит ничего не сказать. Кто-то же писал нашу судьбу на небесах? В наших ли силах ее переписывать?..
Пароход смешно хлопал плицами, всхлипывая при каждом взмахе. Петр задумался, заслушался и не сразу понял: да всхлипывают-то тут, совсем рядом. Ольга едва ли отдавала себе отчет, что тихо, как-то по-братски, прислоняется отнюдь не к родственному плечу, чего делать вроде как неприлично.
Все васильки, васильки,
Много мелькало их… в море…
Ну какие же в море васильки?! Ольга не останавливала.
Где-то… на синей волне…
Мы собирали для Оли…
– Нет, я не Апухтин! Рифма не получается. Какой я рифмач? Да главное-то, кажется, уже и сказано, а?..
– Сказано, Петр… смешной вы, Петя! Все сказали. Большего не потребуется… пока…
– Не
