больше чахла над кружкой, пуская в чае пузырьки и то и дело начиная ворчать, что мне никто не верит. Фрак, узревший меня в том виде, в каком я вернулась из больницы, скептически дёрнул хвостом и, презрительно фыркнув, ушёл прочь. Я показала вслед коту язык.
Родители что-то ворковали из разряда «какая ты стала худенькая», пододвигали невесть откуда взявшиеся вафли, печенье, конфеты, а я продолжала бухтеть про вселенскую несправедливость современного человеческого рассудка.
После чая я, качаясь, ретировалась в свою комнату. Мама хотела идти со мной, но, когда вдруг на экране её мобильника высветился неизвестный номер, сразу передумала, и они с папой столпились вокруг телефона. Мне пришло в голову, что в доме творится что-то неладное, но развивать эту мысль у меня уже не было сил, и я удалилась, на ходу мысленно констатируя, что от родителей вряд ли дождусь поддержки.
В комнате, плотно закрыв за собой дверь, я достала свой старый телефон (как выяснилось, прежний действительно сломался после аварии) и набрала Женю.
Она ответила сразу, будто ждала моего звонка, и я тут же всё ей рассказала. Женя помолчала, а потом пустилась в долгие монологи-рассуждения, что бы всё это могло значить. Её голос меня быстро успокоил, а ещё быстрее – уверенные интонации, которыми она профильтровала все подробности, очистив их от жуткого, пугающего оттенка.
Это был первый раз в моей жизни, когда я не могла доверять родителям, и, пока я не поговорила с Зайцевой, у меня сердце сиротливо сжималось, будто я в мире, в таком страшном мире, совсем одна. Но сейчас я поняла, что у меня есть человек, кому можно всё рассказать, ничего не скрывая, и этим человеком была моя подруга.
Приехав домой, я быстро убедилась, что мои подозрения оправданны, и родители и впрямь что-то скрывают от меня и плетут за спиной какие-то заговоры, словно мы не родные. От этого мне стало казаться, что телефонный разговор с Женей, в пространстве которого никто не считал меня сумасшедшей – и есть единственное место, которое можно назвать домом.
После того, как я с чистым сердцем и несколько успокоенной душой положила телефон на стол, на улице шёл дождь, обычный осенний дождь, вновь тёплый и лёгкий. Мне стало уютно вот так, при включённом свете, сидеть в тепле и сухости, в своём домашнем мирке… Хотя нет. Не совсем домашнем. Я стала сама за себя, а родители – за себя. Не таким уж этот мирок и был уютным…
Я тряхнула головой, отгоняя странные непривычные ощущения. Нет, конечно же, всё не так! Мне тепло и уютно, и сейчас я буду читать. Так я и поступила – вперила взгляд в книгу. Но слова пробегали между глаз, глаза – между слов, букв, строк; слова сновали мимо мыслей, проскальзывали между извилинами, и вскоре я с горьким чувством утраты бросила чтение. Нет, не могу я сейчас, как прежде, радоваться дождю и книгам, когда за дверью так неожиданно и резко отдалившееся от меня родители… А что, если прежнего покоя уже не вернуть?
И в первый раз я разрыдалась от того, что безумно хочу в детство, где ты словно за каменной стеной, где родные – твоя защита… У меня теперь нет защиты.
Перед сном я увидела призрака: небритого
