будущим свиданием сердце. Но это длилось лишь одно мгновение, смешное и глупое мгновение, потому что вслед за ним встали перед мысленным взором Вадика аппетитные губки Марго, про которые почему-то говорят, что они бантиком, и полные орехового мрака вытянутые к вискам глаза, и четко обозначенная, хотя и небольшая, грудь этой несравненной женщины…
Волнуясь и спеша, Вадик наполнил рюмку, подцепил вилкой остаток салата и с удовольствием выпил, хотя и не почувствовал ни вкуса, ни крепости водки. Он удивился и тут же опрокинул в себя вторую стопку «огненной воды», которая показалась ему не крепче слегка забродившего яблочного сока.
За темным окном проносились жуткие просторы России, на которых не только две величайшие армии мира – Наполеона и Гитлера – можно было похоронить, но и все могущественные империи в момент их наивысшего расцвета, включая несравненную империю Александра Македонского и таинственную, словно из иной планетной цивилизации возникшую, империю Чингисхана. Все они бесследно растворились бы, словно горстка песчинок в океане, на просторах нечерноземной России, сгинули в бесконечных горных распадках, утонули в кочковатых марях, впаялись в липкий глинозем и, безусловно, вмерзли бы в бесконечную и бездонную тундровую зыбкость.
Темно за вагонным окном, неуютно, лишь мелькают бетонные столбы высоковольтной линии, да изредка промелькнет, словно из бездны в бездну упавший метеорит, огонек пристанционного домика, громыхнут стрелки на въезде и выезде никому неведомой станции, и вновь непроглядный мрак и жуть российских просторов…
Водка кончилась, а Вадик сидел трезвый и счастливый, весь в ожидании и предвкушении, сгорая от нетерпения, то и дело бросая взгляд на циферблат часов. Но время сегодня было не его союзником: стрелки словно прилипли к двум цифрам, означающим без пятнадцати минут десять. Они не двигались и даже секундная стрелка, всерьез казалось Вадику, ползла по циферблату, как подмороженная муха по стеклу. Пару раз он не выдержал и легонько встряхнул рукой – бесполезно.
И как-то долго, очень долго, не приходила Зина с расчетом, хотя Вадик нетерпеливыми жестами уже несколько раз подзывал ее к себе. Но, опять же, все в эти минуты ожидания казалось Вадику нестерпимо долгим, весь мир словно бы сговорился против него и – никуда не спешил, никого не догонял. Зато подошел, вернее будет сказать, – подковылял, парень-инвалид на костылях. В потрепанном, непонятно какого цвета и кроя пиджачке, из-под которого выглядывал грязноватый воротник клетчатой рубахи, в камуфляжных, пестрых брюках, подвернутых выше колен, на двух белых больничных костылях, вытертых под мышками до серого пластикового цвета, он давно уже маячил в проходе вагона-ресторана, подолгу задерживаясь у столиков. Вадик успел заметить, что инвалиду многие наливали, и он охотно выпивал, пряча фуражку с подаяниями в глубокий карман. Потом он фуражку доставал, зажимал козырек в левой руке вместе с поперечной ручкой костыля, и переходил к следующему столику.
– Подайте инвалиду спецназа, – сказал он,
