заторопилась! Дело предпраздничное… У меня самой голова кругом. Да вы берите варенье, это все из своей ягоды!
Варенье, которое приветливо предлагала хозяйка, действительно оказалось отличным: клубника еще сохранила запах лета, красные ягоды словно парили в густом сиропе. Александра тем не менее старалась не засиживаться за столом. Елена уговаривала ее остаться на полдня и погулять на деревенском воздухе, уверяя, что бледность гостьи происходит исключительно от городской жизни. Птенцов не принимал участия в уговорах и держался так, словно и не было никакого ночного разговора наедине. У художницы даже создалось впечатление, что ее присутствие чем-то ему неприятно. Она поднялась из-за стола:
– Мне пора! – И, не слушая увещеваний Елены, обратилась к Птенцову: – Как же насчет того, о чем мы говорили? Вы мне поможете?
– Я должен сперва подумать.
Теперь она не сомневалась – в его голосе явственно хрустнул лед. По каким-то причинам он не желал касаться опасной темы. «Неужели его стесняет даже Елена? Она ведь совершенно равнодушна к серебру!»
– Вот мой телефон, – Александра написала номер на листке в блокноте и, вырвав его, протянула мужчине. – Я буду очень признательна, если вы поделитесь со мной какими-то идеями.
– Не сомневайтесь, поделюсь. Как только идеи у меня появятся, – сухо ответил тот.
Впрочем, свой номер взамен все же продиктовал – художница даже не рассчитывала, что он это предложит. Попрощавшись с Птенцовым, Александра оделась и в сопровождении хозяйки вышла на крыльцо.
Легкий морозец, сменивший вчерашнюю оттепельную сырость, мгновенно прогнал остатки сна. Елена, спускаясь по ступенькам, говорила без умолку:
– Мы как раз успеем на электричку в девять тридцать две, если прибавим шагу. Сейчас, перед праздниками, они так плохо ходят, не отменили бы и ее! А то придется ждать на холоде еще час. Курточка на вас уж больно легкая, не для зимы…
– Я привыкла, – машинально ответила Александра, пересекая двор вслед за хозяйкой.
У калитки она оглянулась и вздрогнула, завидев в окне кухни Птенцова. Тот стоял неподвижно, его бледное лицо за чистым стеклом казалось восковым. Художница помахала ему на прощание, но он не сделал ответного жеста, словно, глубоко задумавшись, не видел ее.
– Чем он болен? – спросила она, выходя в проулок за Еленой.
Та обернулась:
– А всем сразу. И ревматизм, и сердце, и сосуды. Он ведь лагерник.
– Сколько же ему лет?
– Семьдесят три исполнилось.
– Но как же он… – Александра произвела мысленные подсчеты. – Во сколько же лет он в лагерь попал?
– В три года, – обернулась женщина. – В Освенцим, с матерью. Их угнали с Псковщины.
– О, боже…
– Мать умерла там, а он выжил. Когда лагерь освободили, ему было шесть лет. К счастью, отец с фронта живой и целый пришел, разыскал его, забрал из больницы и увез в Москву.
– Необыкновенная судьба…
