и, прихрамывая, пошел к шконке.
– Махно, бездельник, из ничего шуму столько поднял. Я огорчен, – тяжело дыша, все так же тихо произнес владелец привилегированной шконки. – А ты, новенький, зря это. Шнырь заслужил. Его учить надо. Методы, конечно, – он поморщился, – не одобряю. Но по закону Махно прав.
Оттопырив мизинец, украшенный кольцом с крупным камнем, он вытер пот со лба. В этой духоте ему было несладко.
– С тобой теперь что делать будем? Или ты теперь тоже шнырь, или ты отыграешь жизнь этому человеку. Таков закон, – он расстегнул пуговицу, распахнул ворот рубашки. – Мой закон.
Желтыми болезненными глазами Ягужинский глянул на Хабарова. Тот выглядел не лучше. Привалившись всем телом к металлической двери, он едва держался на ногах.
– Как это, «отыграю»?
– В карты. Я большой поклонник игры в бридж.
Чувствовалось, что, поясняя, он делает большое одолжение. Разговор начинал его раздражать.
– Если откажусь?
– У нас будет новый шнырь. Ты же с окровавленной заточкой в кармане церберам будешь сдан, – он снова отер пот. – Но это завтра. Устал я сегодня от ваших споров. Худо мне. Иди, мил человек, отдохни. Напоследок…
Ближе к вечеру Хабаров попросился на допрос.
– Камень с души пошел снять, – схохмил Махно.
– Помолчи, – урезонил его Ягужинский. – Со мной в паре играть будешь. Пробей тему. Карты закажи. Свету побольше. Да заплати пощедрее, чтобы не мешали нам. Вина пусть принесут, хорошего. Мальчик тоже пусть играет. Его жизнь.
– Но, Аполлон Игнатьевич…
– Я так хочу. Перед Богом все равны.
К восьми вечера камера чем-то напоминала казино. Зрители полукругом, на верхних ярусах. Даже «пальму» для удобств натянули – брезент между верхними шконками, где качалась тройка зевак. Внизу ярко освещенный, накрытый зеленым сукном стол. За зеленым сукном четверо. На краю стола, у окна, напитки, фрукты, сладости. Все чинно. Полная тишина.
– Приступим… – выдохнул Ягужинский и сделал большой глоток из пузатой, как шар, рюмки. – Махно, голубчик, не томи, сдавай.
Махно самодовольно хмыкнул, сорвал обертку со свежей колоды, перетасовал карты и начал сдавать.
– Тебе, мил человек, судьба шанс дает, – тихо, будто сам с собой, говорил Ягужинский. – Мы не звери. Мы люди. Мы по закону живем. Ты, Александр Хабаров, не на Махно руку поднял, на закон.
Он по одной собрал свои карты в веер. Во всем, во взгляде, в осанке, в голосе, в каждом движении Ягужинского сквозила уверенность в однозначном исходе игры. Он, точно делал одолжение, выполняя свою обязательную миссию блюстителя «закона». Напротив, Махно такой стойкой уверенности разделить не мог. Это случилось с ним в тот самый момент, когда он наблюдал за тем, как Хабаров тасовал карты. Вроде бы и не было в его движениях ничего особенного, но его гибкие пальцы были так ловки, так уверенны, что Махно не выдержал, выругался и, поерзав на нарах, уселся поудобнее.
Первый роббер остался за Ягужинским и Махно. Их удача не прибавляла уверенности
