по любимой Франции, они слегка переусердствовали с шампанским. Впрочем, Лизетта была рада тому, что они умерли вместе. Они не могли существовать друг без друга. Ее родители любили, любили по-настоящему, и Лизетта горько жалела, что больше не видит, как они вместе смеются, ласково друг друга поддразнивают, нежно касаются – не видит всех этих трогательных знаков привязанности: мимолетных улыбок из другого конца комнаты, кратких прикосновений руки к плечу, манеры отца обнимать маму, когда та хлопотала на кухне… Лизетта тосковала по тем временам, когда жила в коконе этой любви.
Тем временем вся группа начинающих шпионов отправилась на курсы радиодела и передачи сообщений, а Лизетту оставили для дополнительных занятий по ночным прыжкам. Водоворот активности не стихал. Одной из самых важных частей обучения стали занятия по соблюдению личной безопасности и секретности в повседневной жизни. Лизетта целую неделю училась тому, как жить в густонаселенном квартале, где полным-полно любопытных глаз и ушей, – но при этом исчезнуть, раствориться в нем. На занятиях обсуждали и репетировали буквально все, от того, как разговаривать, до того, как одеваться и как часто ходить за покупками. Основная идея состояла в том, чтобы как можно быстрее стать в таком месте своей, обычной, такой, как все.
У Лизетты уже имелся ценный опыт по части того, как жить одиноко, скромно и тихо. Она оставила значительную часть родительского наследства во Франции, а ее адвокаты в Бретани продали семейный дом и перевели деньги на доверительный счет в банке. Французские деньги были переведены на такой же счет во Франции, открытый на ее имя в том виде, как оно было записано в свидетельстве о рождении – Лизетта Форстнер. Она еще не трогала и сантима из этих денег.
Все это могло существенно помочь ей в роли тайного агента во Франции, и тем не менее повседневная жизнь там сулила немало трудностей. Одно дело быть француженкой, говорить как француженка и даже вести себя как настоящая француженка, и совсем другое – знать, как прожить во Франции, не возбудив подозрений, особенно теперь, когда страна наводнена доносчиками, коллаборационистами и просто напуганными обывателями. Лизетта напоминала себе, что хотя она и покинула Францию всего семь лет назад, она намеренно отучалась от всего французского, чтобы приспособиться к новым условиям. Житье в английской школе-пансионе было нелегким само по себе, и для уроженки Европы лучшая линия поведения там состояла в одном: приспосабливаться, не ныть, не жаловаться на пресную тяжеловесную пищу и чопорное ханжество окружающих.
В столовой Дархэм-холла Лизетта посмотрела на тарелку с завтраком и не сдержала улыбки при виде двух тонких тостов, по которым опытная рука размазала тончайший слой темного клейкого мармайта. Помнится, когда ей впервые дали эту черную квадратную банку с ярким красно-желтым ярлыком, она совершенно не знала, что с ней делать. А новые соученицы по пансиону открыто развлекались, глядя на ее недоумение.
