слова, Ингварь круто развернулся и зашагал к своему небольшому шатру, стоящему подле двух огромных, поставленных для Ярослава и Юрия. Шел быстро, с трудом сдерживая себя, чтобы не перейти на бег. Было мучительно стыдно за свою непростительную глупость.
Хвощ с продолжением разговора не торопился. Словно ожидая, что Ингварь передумает и вернется, он внимательно проследил, в какой именно шатер зашел молодой князь, и лишь после этого заметил:
– Вы вон и шатер ему уделили не чета своим. Больно уж мелок. Или то не его вовсе?
– Его. Какое княжество, такой и шатер, – позволил себе откровенное слово Ярослав. – Да и то покамест. Когда мы с братом твоего Константина побьем, оно и вовсе маленьким станет. А тебе-то что за печаль?
– Сыновец он Константину, хошь и двухродный, – пожал плечами Хвощ.
– Лучше о своем князе помысли. Он-то совсем ничего не получит, – посоветовал Юрий.
– Вон как сурово, – протянул рязанский посол и поинтересовался с ехидной усмешкой: – Да вы никак с Юрием Всеволодовичем сызнова все поделить успели, как тогда близ Липицы? А не рано ли?
Ярослав от таких слов даже отшатнулся, как от пощечины. Не сказал – хлестнул ими боярин братьев, да как звонко-то. Им обоим до сей поры стыдно было вспоминать свои бахвальные речи перед битвой с Мстиславом Удатным и братом Константином.
Оно, конечно, хорошо, когда человек верит в свою победу. Без того трудненько одержать верх в любом бою. Плохо, когда он в ней непоколебимо уверен, не допуская и мысли о том, что возможен иной исход. А все мед виноват, больно уж хмельной был. Кто именно первым завел разговор о дележке земель побежденных князей и после какой уж там по счету опустевшей ендовы[13] – сказать трудно. Впрочем, выбор невелик – лишь двое его могли начать: Ярослав или брат Юрий, ибо Святослав с Владимиром на правах младших все больше помалкивали. Опять-таки оба хорошо помнили княжеское правило: четвертый сын старшему из братаничей в версту[14]. Так что не могли они рассуждать, но только слушать и поддакивать.
Кажется, чуть погодя и они разошлись, но это потом, а вначале основным затейником был Ярослав. Хорошо, что Юрий, упившись, ничего не помнил, а сам Ярослав держал язык за зубами – не сознаваться же в содеянной глупости. И без того стыдобища, но так она хоть поделена пополам с Юрием. Это ведь додуматься надо, чтобы приняться делить шкуру неубитых медведей. Ярослав, помнится, Новгород себе запросил, Ростов Великий Юрий затребовал, а осмелевший и позже подключившийся к ним Святослав Смоленск возжелал. На Киев вроде бы рукой махнули, не стали мелочиться, а кому же Галич отдали? Владимиру, что ли? Вроде нет, не ему. Да и какая сейчас разница, кому именно.
Но бахвальство изустное куда ни шло, кто бы о нем узнал. Беда в том, что они и харатью составили, надиктовав дьяку все подробности, чтоб позже между победителями обиды не приключилось. Да не просто надиктовали – каждый к тому свитку руку свою приложил.
Ендова – низкая широкая чаша, род братины. От последней отличалась наличием носика для разлива напитка. Обычно они были медными, в богатых домах – из серебра.
Имеется в виду, что первенец старшего из братьев имеет столько же прав, как и четвертый брат, то есть в юридическом смысле является как бы его ровесником (в версту).
