с сочувствием, тихо и ласково сказал:
– Боюсь, никто вам не поможет. Если кто чем и запасся, то скорее всего хлебом.
– Нужно молоко! – твердо сказал Слащёв. – Всего три дня ребенку. Неужели ничего нельзя придумать? Ну, не молоко, так что-то подобное?
Священник понял: с находящимся в таком возбужденном состоянии человеком бессмысленно вести разговоры. Он не воспринимает сейчас никаких утешений. Он не слышит сейчас ничего, кроме того, что хочет услышать.
– Где вас искать? – спросил священник. – Точнее, где находится мама с ребенком?
– На второй палубе. Там вам скажут, – после чего Слащёв закричал: – Но она не может ждать! Она может умереть!..
Слащёв еще никогда в жизни, даже в самые трудные военные минуты, не испытывал такого отчаянья. Понял лишь одно: все они, каждый по-своему, находились почти в таком же безнадежном положении. Чем помогут они ему? Советом? Но ему не нужны советы. Ему нужно молоко.
И, не говоря больше ни слова, он свернул в другой коридор, пошел по нему. Шел, не глядя себе под ноги. Здесь было так же многолюдно и тесно. Видя этого, как сомнамбула бредущего человека, они невольно поджимались, подбирали под себя ноги.
Слащёв шел, походя и бесцельно пытаясь открыть попадавшиеся на его пути железные двери. Почти все они были заперты. Но одна вдруг поддалась, открылась. И он вошел в тесное сумеречное помещение. Крошечный иллюминатор почти не впускал сюда дневной свет, поэтому горел фонарь.
Слащёв увидел пожилого лысого человека с седыми вислыми усами. Похоже, он был из пароходной обслуги, скорее всего из механиков. Стоя у верстака, он точил напильником какую-то зажатую в тиски железку.
Сам не зная почему, Слащёв присел на железный стул у верстака. Механик нисколько не удивился, лишь мельком взглянул на своего гостя и продолжил работу.
Спустя какое-то время механик вдруг пожаловался:
– Запчастей никаких Машина в край износилась. На Божьей помощи идем. А ну как остановимся? Кто поможет?
Слащёв выслушал механика и в свою очередь пожаловался:
– И у меня тоже… дочка помирает.
Механик отложил в сторону напильник, внимательно поглядел на Слащёва, спросил:
– Болеет, что ли?
– Нет. Только родилась. Только три дня на свете пожила – и помирает.
– Так отчего же? Ей еще жить и жить.
– Молока, понимаешь, у жены нет. С голоду дите помирает. До Константинополя бы как-нибудь. Там больница, врачи. Там молока хоть залейся.
– До Константинополя тут всего ничего. Суток двое, не больше, – попытался утешить его механик.
– Для нее это целая вечность. В ней той жизни, как у воробья. Помрет.
– Ну что ты все заладил: помрет, помрет! – сердито проворчал механик. – Ты ж не один в море. Среди людей.
– Я тут одним рассказал. Посочувствовали, – что-то сдвинулось в голове Слащёва: стало отступать отчаяние, прояснялись мысли. – Что еще можно?
