звании, все изучили, про все знаете, скажите, правильно я мыслю своими камбузными мозгами?
– Тебя как звать? – спросил Слащёв.
– Семеном нарекли.
– У тебя, Семен, государственное мышление. Ты, верно, стихи пишешь?
– Пробовал. Пока не получается. Грамотешки, говорят, не хватает.
– Продолжай писать! Грамотность – дело наживное. У тебя получится.
– Вы думаете?
– Уверен.
– Вы на главный мой вопрос не ответили: что там, в верхах, про все это думают? Вернемся обратно? А то, знаете, у меня под Херсоном немощные родители. И брат, под Каховкой раненый. Тоже в помощи нуждается. Вот я и гадаю, как все будет? Вернемся или не вернемся?
– Непростой вопрос. Не хочу обманывать. Скажу тебе так: вернемся мы или не вернемся, а Россия есть и будет. Ты ждал другого ответа? Его у меня нет, – и Слащёв покинул камбуз.
Вернувшись в каюту, Слащёв хотел поставить на узкий столик судок со щами и, к своему изумлению, заметил, что едва ли не весь столик завален свертками, кульками и кулечками. Из них выглядывали картофелины и луковицы, яблоки и морковины, рассыпной сахар и голубоватый кусковой рафинад, краюхи хлеба и белые сухарики, которые еще несколько дней назад были булочками. Чуть отдельно на расстеленной холстине лежал даже небольшой кусочек сала.
– Что это? Откуда? – удивленно спросил Слащёв.
– Люди принесли, – ответила Нина и затем уточнила: – Сперва что-то принес судовой священник, назвался отцом Антонием.
– Молодой священник?
– Лет двадцать пять, может, чуть больше. И другие тоже что-то принесли. Я отбивалась, говорила: нам столько не надо. А они молча ставили и уходили.
Слащёв вспомнил сегодняшний разговор в камбузе. Вот и ответ: где еще есть такая страна, где люди, голодая, делятся последним?
– Кормила чем-нибудь?
– Сахар расколотила, и из пипетки, как котенка. Глотала.
Слащёв прошел к картонной коробке, склонился над дочерью. Девочка спала.
– Может, все же продержимся до Константинополя, – с надеждой сказал он.
– Боюсь, – ответила Нина. – Ей молоко нужно.
– Будем надеяться на лучшее. Даст Бог, продержимся два дня на жвачке и сиропе. Всего два дня.
Ночью в каюту кто-то настойчиво постучал.
Слащёв вскочил с койки, зажег лампу и открыл дверь. На пороге стояла Авдотья.
– Входи! – обрадованно сказал он. Чуть было сразу же не спросил, как она себя чувствует, не пошло ли молоко. Но по ее деловому виду догадался: то, на что он надеялся, случилось.
Слащёв стал молча наблюдать за Авдотьей.
Она же села на стул и стала расстегивать тесный жакет. Нина удивленно смотрела на незнакомую женщину и постепенно начинала догадываться.
– Отверниться! Бо ослипнете! – грубо прикрикнула она на Слащёва.
Слащёв послушно стал лицом к стенке и даже
