но они теперь для вас мелки и ничтожны; но мне чашу их придется испивать до дна, а настоящее время ими щедро одаривает.
– Да – время тяжелое! Да и сама жизнь ваша, и обязанности очень тяжелы. Я всегда смотрел на вас с удивлением. Помоги вам, Господи, совершить дело ваше до конца! Вы созрели.
– Вашей любви свойственно так говорить, но я не приемлю, стоя на таком скользком поприще деятельности, столь близком к пороку, к которому более всего склонна человеческая природа[7].
– А что, вы не забыли отца Исаакия? – спросил он меня.
– Нет!
– Вот, бедный, попался в ярмо![8] Ах, бедный, как попался-то! Бедный, бедный Исаакий – тяжело ему! Прекрасна у него душа, но ему тяжело… Особенно это время!.. Да и дальняя современность чем запасается? – страшно подумать!
– Вы устали! Не утомил ли я вас?
– Нет, ничего-с!.. Дайте мне воды; да скажите мне, каков мой язык?
Я подал ему воды и сказал, что он говорит еще внятно, хотя и не без некоторого уже затруднения.
– Вот, – прибавил я, – пока вы, хоть с трудом, но говорите, то благословите, кого можете припомнить; а то и я вам напомню.
– Извольте-с! Я подал ему икону и говорю:
– Благословите ею отца Исаакия!
Он взял икону в руки и осенил ею со словами: «Бог его благословит. Со всею Обителью Бог его да благословит!» Подал другую.
– Этой благословите Федора Ивановича, все его семейство и все их потомство!
– Бог его благословит! – и тоже своими руками осенил вас.
Я ему назвал таким образом всех, кого мог припомнить; и он каждого благословлял рукою.
– Благословите, – сказал я, – ганешинский дом!
– А! Это благочестивое семейство, благословенное семейство! Я много обязан вам, что мог видеть такое чудное семейство. Бог их благословит!
Итак, я перебрал ему поименно всех; и он всех благословлял, осеняя каждого крестным знамением. Потом я позвал отца Иоакима; и он его благословил иконою. Братия стала подходить от вечерни; и всех он встречал радостной и приветливой улыбкой, благословляя каждого. С иеромонахами он целовался в руку.
Было уже около десяти часов вечера. Он посмотрел на нас.
– Вам бы пора отдохнуть! – сказал он.
– Да разве мы стесняем вас?
– Нет, но мне вас жаль!
– Благословите: мы пойдем пить чай!
– Это хорошо, а то я, было, забыл вам напомнить.
Когда мы возвратились, я стал дремать и лег на диван, а отец Гервасий остался около о. Мелетия и сел подле него. Скоро, однако, о. Гервасий позвал меня: умирающему стало как будто хуже, и мы предложили ему приобщиться запасными Дарами.
– Да кажется, – возразил он, – я доживу до ранней обедни. Впрочем, если вы усматриваете, что не доживу, то потрудитесь!
О. Гервасий пошел за Св. Таинами, а о. Иоаким стал читать причастные молитвы. Я опять прилег на диване.
В
Духовничество. О. Антоний был духовником Лавры.
Отец Исаакий, младший родной брат о. Мелетия, был избран и назначен настоятелем Оптиной пустыни в 1862 году. Об этом-то «ярме» и соболезнует умирающий.
