листве, высились пальмы и латании, топырили свои мясистые листья рога агавы, в клумбах цвели фиалки, тюльпаны и распространяли благоухание самых разнообразных расцветок гиацинты.
– Ах, как хорошо здесь! Ах, какая прелесть! – восхищалась Глафира Семеновна. – А вы, Иван Кондратьич, ни на что это и не смотрите. Неужели вас все это не удивляет, не радует? В марте и вдруг под открытым небом такие цветы! – обратилась она к Конурину, чтобы рассеять его мрачность.
– Да чего ж тут радоваться-то! Больше полутораста четвертаков в какой-нибудь час здесь ухнул, да дома приказчики в лавках, может статься, на столько же меня помазали. Торжествуют теперь, поди, там, что хозяин-дурак дело бросил и по заграницам мотается, – отвечал Конурин.
– Скажите, зачем вы поехали с нами?
– А зачем вы сманили и подзудили? Конечно, дурак был.
Они вышли из сквера и очутились на набережной горной реки Пальон. Пальон быстро катил узким потоком свои мутные воды по широкому каменисто-песчаному ложу. Конурин заглянул через перила и сказал:
– Ну уж река! Говорят, аристократический, новомодный город, а на какой реке стоит! Срам, не река. Ведь это ýже нашей Карповки и даже, можно сказать, на манер Лиговки. Тьфу!
– Чего же плюетесь? Уж кому какую реку Бог дал, – отвечала Глафира Семеновна.
– А зачем же они ее тогда дорогой каменной набережной огородили? Нечего было и огораживать. Не стоит она этой набережной.
– Ну уж, Иван Кондратьич, вам все сегодня в черных красках кажется.
– В рыжих с крапинками, матушка, даже покажется, коли так я себя чувствую, что вот тело мое здесь, в Ницце, ну а душа-то в Петербурге, на Клинском проспекте. Ох, и вынесла же меня нелегкая сюда за границу!
– Опять.
– Что опять! Я и не переставал. А что-то теперь моя жена, голубушка, дома делает! – вздохнул Конурин и прибавил: – Поди, теперь чай пьет.
– Да что она у вас так часто чай пьет? В какое бы время об ней ни вспомнили – все чай да чай пьет.
– Такая уж до сего напитка охотница. Она много чаю пьет. Как скучно – сейчас и пьет, и пьет до того, пока, как говорится, пар из-за голенища не пойдет. Да и то сказать, куда умнее до пара чай у себя дома пить, нежели чем попусту, зря, по заграницам мотаться, – прибавил Конурин и опять умолк.
Кошон, пети кошон
Ступая шаг за шагом, компания продолжала путь. Показалось здание вроде наших русских гостиных дворов с галереей магазинов. Они вошли на галерею и пошли мимо магазинов с самыми разнообразными товарами по части дамских мод, разных безделушек, сувениров из лакированного дерева в виде баульчиков, бюваров, портсигаров, портмоне с надписями «Nice». Все это чередовалось с кондитерскими, в окнах которых в красивых плетеных корзиночках были выставлены засахаренные фрукты, которыми так славится Ницца. На всех товарах красовались цены. У Глафиры Семеновны глаза и разбежались.
– Боже, как все это дешево! – восклицала она. – Смотри, Николай Иванович,
