всего, когда случалось невольно услышать или заметить тех (говорящих или делающих), кто не заметил в тот момент её присутствия. А наблюдение за наблюдающим?! – отдельная роскошь, что открывает титанические бездны неискренности сделанного или произнесённого ранее.
Попробовала было вообще не доверять, чего уж проще: но последовавшее за этим понятие «проверять» огревало по сознанию полной своей неприемлемостью.
Сунулась в обратную сторону, наплевательскую: но ненадолго хватило равнодушия и собственной неоткровенности – в отношениях с теми, с кем спокойно можно было бы их и не поддерживать.
Упомянутое болотце быстро теряло суффикс, демонстрируя необратимую глубину топи. Она тем более была неприятна, что осознавалась полностью и просчитывалась влёт: от первого взгляда и до последнего стука закрываемой двери или перспективного плана собственной удаляющейся спины.
Возник как-то раз, случайно-виртуально, вполне достойный мальчик Костик. Из Москвы: «Съезжу, Аглаю с Никиткой увижу – всё польза, если что…»
На год младше Веры, светленький, вьющийся, печальноглазый, и «матовый», как она таких называла: с идеальной кожей неописуемого, ангельского оттенка.
Он так был смел и оригинален – в чате, а после в долгих (спасибо, WhatsApp!) разговорах, так порывист – в желании скорой-скорой (привет, «Сапсан»!) встречи, так расцвёл на Ленинградском вокзале, встречая её с цветами. Так взвивались его кудряшки, и очки, и улыбка, и сам он – весь одетый во всё тоже светлое. Так – всем голосом, и взглядом, и телом, и походкой – был рядом, вместе, вплотную, без условностей, без уловок, наконец-то.
«Так… так… так…», – как сказал «пулемётчик», которым он, собственно, и оказался.
Пулеметные очереди длинных разговоров в форме монолога.
Политика, политика, политика – бог ты мой!
Но – уловись же, милая, в эти сети: я умный, я редкий, я не-такой-как-все, а ты – у меня, здесь, со мной, значит – и ты-тоже-не-такая-как-все…
(Вера вздохнула, но теперь легко – ой, не так, как тогда вздыхала!)
…
– Су… суро… сур-р-рово! – он тяжело дышал. Узкая грудная клетка и плечики судорожно двигались, не справляясь с притоком загустевшего воздуха. Овальное родимое пятно с фасолину величиной – на левой стороне его шеи – ритмично пульсировало в такт дыханию, топорщась несколькими растущими из сморщенной коричневой поверхности волосками. Обеими совершенно мокрыми от пота ладонями он схватился за Верину безвольно повисшую правую руку и испустил финальное. Щёлкнул тумблер. Всё погасло.
Наконец, стали возвращаться какие-то внешние звуки и запахи: будто бы шаги и приглушенный смех, тонкий звон стекла, чьё-то покашливание, слабое дуновение аромата: кажется, кажется, Sole di Positano от Tom Ford. Дорожка лишилась освещения. Они были в боулинге. Их время закончилось…
– А ты знаешь, – Вера чуть-чуть подержала на языке паузу. – Ты знаешь, зачем человек живёт?
– За…
