он, проводя тылом ладони по своему еще не высохшему лбу, – да, вроде, точно, да…
– Вот тебе и «да»!
– Ну, а что ж ты думала, – он одернул пиджачок, снова поправил очки, забрал свой портфель. – Три часа провести тут, размахивая руками, разбегаясь и с припрыжкой кидая тяжеленные шары – практически впервые, да еще постоянно любоваться на то, как ты одним шаром – уж в который раз – валишь все кегли: это же сколько силы воли надо иметь, чтобы просто не за-ду-ш-ш-шить тебе немебля!..
– Эй-эй! – Вера отскочила от нешутейно протянутых к ее шее рук Костика. – Ты вообще-то учти, что игры эти наши невинные не столько жизнь собой утверждают, но и о смерти «мементо морят».
– Какая, нафиг, опять смерть?!
– А вот такая. Кегельбан-то произошел от варварский кельтской игры, в которой кеглями служили дети военнопленных. А откуда, ты думал, происходит их антропоморфная форма? Вот-вот. Вместо шаров же – головы их родителей употреблялись, которые удобно было держать, просовывая пальцы в глаза и провал, бывший носом, что мы наблюдаем и поныне!
Вот так они тогда, в Москве, веселились. И не только так. Пулеметные очереди воспоминаний. Фу ты, черт!
«А ты пойдешь со мной в…?»
«Зачем?»
«Ну, там будут очень важные для меня люди!»
«Не хочу!»
«Почему ты молчишь? Тебе не понравилось?»
«Не понравилось, да»
«Кхм… Вообще-то могла бы и промолчать!»
«Ты же сам спросил – почему?»
«Что – почему?»
«ВСЁ почему!»
Вмёртвую «расстрелянная», почти без ворсинок, его зубная щетка.
Пылища (только что гильзы не валяются под тахтой – пустые гильзы отстрелянных уловками девушек) в его квартире на Покровке.
Пулемётно-частое позванивание его беспрестанно отправляемого и трезвучие принимаемого «яблочного» общения.
Скользящие вовне, неприятно попрозрачневшие глаза и переставшие быть искренними улыбки.
Когда тронулся обратный, Москва-СПб, счастью Веры не было никаких пределов!
«Освобождение. Обновление. Вдохновение», – как-то так, у Лорки, что ли, было? Нет, у Луиса де Гонгоры. А, плевать.
Теперь же это было у неё, у Веры. Которая оставила там – на балконе квартиры Костика – вывешенные с позором, башкой вниз, из пулемёта уложенные уловки!
Вопрос «зачем» перестал не только проговариваться, но и существовать: остался бумажный макетик когдатошнего собора высокой пылающей готики.
Но неужели всё старательное построение уловок, вся их прецизионная настройка и многофункциональная направленность стоят отнюдь не парижской мессы, а всего лишь элементарности инстинкта продолжения рода – в его современной интерпретации? «Она старается его зацепить, он – её уложить, она – после – его привязать, он – после – не позволить ей этого сделать»: детский сад, штаны на лямках!
Частенько возникал в памяти
