style="font-size:15px;"> – Я бы давно уже вырвал ему язык, – заметив Туглая, виновато заметил палач Зульфат, – да тогда мы от него точно ничего не узнаем. Но ничего, – повысил он голос, – сейчас мы разведем под ним огонь и приготовим, как дичь! Переведи! – крикнул он толмачу.
Услышав родную речь, урусут опять выругался.
– Эй, Зульфат! – сказал сотник. – Не надо огня! Надрежь ему запястья, ступни, шею и сдери кожу! Пусть его обнаженное мясо жарится под последними лучами осеннего солнца!
Пленник, послушав перевод, долго смотрел на арактырца единственным глазом. Затем на нижнем веке стала набухать капля, упала на землю, после слезы закапали одна за другой. Урусут что-то горько бормотал.
– Что он говорит? – заинтересовался юз-баши.
– Ругается, – пожал плечами Фаттах.
– Подробнее, не бойся, у меня не женские уши.
– Он сказал, что все мы – дети собаки. Что мы – будущая падаль. Что гнев бога падет на наши головы, и мы будем гореть в аду и после земной смерти.
– Как это?
– Не наши тела. Наши души. Всегда. Вечность. До скончания времен.
– Скажи ему, что христианский бог карает собственных слуг. У меня же есть другой небесный повелитель. Давай, сдирай кожу, нечего болтать!
Урусут завыл, только увидев узкий нож в руках палача. Затем взял обещание, что его убьют быстро и выложил все, что знал.
После поражения Мамая по наущению московского князя нижегородцы, рязанцы и новгородцы принялись строить на своих восточных рубежах сторожевые засеки – чтобы обезопаситься от неожиданно быстрого нападения со стороны Орды. Евстафий – так звали молодого пленника – являлся подданным старого князя суздальского и нижегородского Дмитрия. Место, где воин нес службу, именовалось «Земки» и располагалось на противоположном берегу Суры.
Это очень удобная для наблюдения за восточной землей точка, потому что через реку от селения стоит высокая черная скала, на которой посменно находятся ратники. Если они вдруг завидят врагов, то будут бить в железо и палить костер, дабы застава могла послать вестонош в Нижний, Рязань и Москву. Пока завоеватели наладят переправу, гонцы доскачут, по крайней мере, в Нижний Новгород. Евстафий со своим напарником находился в дозоре. Они уже давно ездят в степь, но на «татарву» – он так и сказал – нарвались в первый раз. Поэтому и не знали, как себя правильно вести.
– И всего-то? – удивился сотник. – И стоило из-за этого с жизнью расставаться? Ну и народ!
– Ты донесешь оглану новость? – спросил Фаттах.
Туглай помнил, что Илыгмыш вчера помимо кумыса пил генуэзское вино, и решил, что у хозяина утреннее настроение не будет добрым – можно и под горячую руку попасть. Зачем? Он посмотрел в хитрые арабские глаза в паутинках морщин и ответил:
– Пусть Зульфат отправляется.
– Я? – опешил мясник. Ему было гораздо проще ломать кости и прикладывать раскаленное железо к соскам жертв, чем с глазу
