выдавить из себя ни слова и повесил трубку.
И тут в мою голову закралась ужасная эгоистичная мысль, потом еще одна, и вот уже они хлынули потоком, одна за другой – так бывает, когда придержишь дверь перед какой-нибудь пожилой дамой, а за ней идут еще пятнадцать человек, и ты стоишь и держишь дверь, хотя собирался пропустить всего лишь одну-единственную старую леди.
Как я с этим справлюсь?
Где я буду жить?
Полюбит ли меня еще кто-нибудь?
Я представил себе обнаженную Хейли, которая выходит из ванной, призывно улыбается мне и идет к постели. Улыбнется ли мне когда-нибудь вот так какая-нибудь обнаженная женщина? И даже тогда, в эту страшную минуту, я знал, что будут и другие голые женщины, и мне стало стыдно за то, что я это знаю. Но посмотрит ли на меня хоть одна из них так, как смотрела Хейли?
А еще – и это было хуже всего, не для слабонервных – я испытал явное чувство облегчения, осознав, что она никогда меня не разлюбит: теперь она будет любить меня вечно. Я почувствовал себя большим негодяем, чем когда бы то ни было, и это не просто слова.
Хейли умерла. Я попытался постичь это. Она не вернется. Я ее больше никогда не увижу. Все это ничего не значило. Это были лишь слова – не более чем непроверенные гипотезы. Что мне теперь делать? Хейли умерла. Хейли умерла. Хейли умерла. Мне казалось важным постичь эту мысль во всей ее полноте: тогда я смогу действовать и сделаю все, что нужно.
А что нужно? Об этом я ни черта не знал, но я прекрасно помнил о Рассе, который спал в своей комнате в конце коридора. Он сейчас спит, но проснется он в кошмарном сне и никогда уже не будет спать спокойно. Расс никогда не будет дышать, улыбаться, есть, плакать, думать, кашлять, гулять, моргать, испражняться и смеяться так, как раньше, и он еще даже не подозревает о том – и это казалось особенно жестоким и несправедливым. Я уже тогда понимал, что видеть его горе мне будет труднее, чем переживать самому. Мне захотелось уйти, пока он не проснулся, сбежать, чтобы никогда не увидеть его глаз, полных ужаса и скорби от осознания того, что жизнь изменилась.
Что же мне делать?
Двигаться. Позвонить кому-нибудь. Кто-то должен знать, что нужно делать.
Я снова снял трубку.
– Алло, – пробормотал Стивен, муж Клэр.
– Могу я поговорить с Клэр?
– Дуг? – спросил он сонно. – Господи! Ты знаешь, который час?
– Без семнадцати минут два. Мне нужно поговорить с Клэр.
– Она спит, – произнес он твердо.
Стивен всегда меня недолюбливал. Я горячо умолял Клэр не выходить за него замуж и подробно объяснил ей причины, по которым он ей не подходит, а Стивен обиделся – отчасти, по общему мнению, потому, что мне хватило ума произнести обличительную речь во время тоста на их свадьбе. В свою защиту я могу сказать, что я был молод и там был бесплатный бар.
– Время не ждет.
– Все
