сталкивались». С тех пор у нас место за штабелями, где курим, обмениваемся интересными мнениями. Допустим, по вопросу, откуда взялся мир. Петров считает, что мир – божье творение и главное – при жизни к творцу приблизиться. Я с ним не соглашаюсь: живи по совести, делай свое дело – и хватит с тебя. Много он меня про кому спрашивал. Я ему объяснял, что ничего особого там не видел, ни себя со стороны, ни света в конце тоннеля, а он мне никогда не верил. Посмотрит лукаво, пальцем погрозит – «все ты видел, рассказывать жидоморничаешь». Также и по вопросам устройства общества, бывает, спорим до посинения. Петров считает, что России нужна анархия. Я же склоняюсь к мнению тестя: лучшим строем у нас был и остается коммунистический.
Выслушав про Пур-Наволок, Петров выразил идею, что надо обо всем забыть, так как блуд разрушает целостность личности. Мысль верная, но, с другой стороны, как свою личность понять? Может, она – это я до аварии. На это Петров посоветовал: если очень хочется, то лучше один раз сходить. Тем более женщина не местная, уедет, и как будто ничего не было. А так, мол, жалеть всю жизнь буду. «Иди, Прямой угол, – говорит. – Не рассусоливай. Но помни, что надо тебе во всех обстоятельствах единым и неделимым оставаться. Только так сможешь обрести ты собственное предназначение».
Было это пятнадцатого числа, то есть через четыре дня после нашей с Марией первой встречи. За разговором ушло по три пива, для меня – объем выше среднего. С этим связываю и смелость своих последующих действий. В районе десяти вечера уже был возле Пур-Наволока. Поднялся в 313-й, позвонил в дверь. Только Мария открыла, как я быка за рога: «Пришел поговорить, а не то, что вы подумали». – «А я ничего не подумала, я вообще уезжать собираюсь…». – «Как уезжать? – прошел в комнату, сел на тахту. – Вы же вроде еще неделю пожить хотели?» – «Перехотела». – «Ну, не сердитесь, – беру Марию за плечо, а у самого сердце вот-вот через рот выпрыгнет и в голове вертолет. – Мне же надо с вами поговорить». – «В прошлый раз вы говорить не захотели». – «Это потому, что вы мне сразу в номер спуститься предложили». Посмотрела на меня со злостью и молчит. «Мне важно знать, каким я был, понимаете? Кто я? Как мы познакомились?» – «У меня самолет через полтора часа, машина должна с минуты на минуту приехать». Я женщину кое-как рядышком с собой усадил. «Глупо получается, – продолжаю настаивать. – Скажите хоть адрес. Куда писать?» – «Зачем? Ты же счастлив и так»… И жалостливо меня по волосам погладила. Я тут глаза зажмурил, ее губы своими нашел. Руку на грудь даже сунул. «Не надо», – Мария рывком встала, оправилась, ручку чемодана выдернула, пальто свое натягивает. «Прощайте, Михаил». Я за ней по коридору. «Куда ж вы?» – «Домой». – «Где живете?» – «В Москве. Если бы вам интересно было, могли бы свое прошлое сами исследовать. А так вам на тарелочке с голубой каемочкой подносить, мне выгоды нет». В лифте с ней вниз доехал, до машины довел, чемодан погрузить помог – и все, прощай, спокойная жизнь.
Двадцать третьего апреля, то есть через двенадцать дней после описанных событий, я обратился к своей семье во время ужина со следующими
