Иван, так это, может дальше пойдём? – спросил Дмитрий, с надеждой в голосе.
– Куда? Думаешь там лучше? Или ждут нас кисельные берега? Сейчас везде так и никто нам не разрешит идти дальше. Попомни мои слова. Да и люди устали, нужен отдых, небольшой. Смотри, не ляпни языком, не подумавши. Лучше молчи, Дмитрий, молчи.
И Иван пригрозил молодому парню кулаком.
– Да понял, понял, не дурак.
– Не дурак, только вспомни, как из-за тебя едва село не сожгли. Забыл, дурья башка? Зачем сказал, что у нас ночевали запорожцы? Кто за язык тянул?
– Дядько Иван, век не забуду, глупость свою. И память татары оставили. В ноге. На всю жизнь. Теперь до старости придётся ногу тянуть. И на лошадь не залезть, и ходить как хромой утке.
– Зато живой, и саблей владеешь, не хуже турок. Скажи спасибо Богу, что не заарканили. И не потащили на галеры. Там бы и сгинул.
– Как жить под турками, дядько Иван? Не смогу я долго, чего греха таить. Уйду, брошу всех.
– Эка куда тебя понесло, негодник. О матери, сестрёнке подумал? Каково им будет, без кормильца? Выбрось дурь из головы. Ты гляди лучше на дорогу. Сам Юрась к нам пожаловал.
– Сын Богдана Хмельницкого?
– Он самый, вырядился, как на парад, тьфу, смотреть противно.
Иван сплюнул и, незаметно для подъезжающих всадников, перекрестился. Юрась сидел на белом жеребце, в дорогой одежде, за ним тянулась длинная свита татар, не менее десяти всадников, поднимая на дороге столбом пыль. Бледный, худой, с измождённым лицом, Юрась, косился на крестьянский обоз, с неким презрением в глазах. Люди притихли, боясь пошевелиться и с нескрываемым ужасом, ждали, что на этот раз придумал Юрась.
Иван подошёл к Юрасю и низко поклонился. Дмитрий остался стоять, возле забора, не решаясь приблизиться. Второй парень спрятался в сенях и носа не высовывал. Женщины повязали платки, опуская низко, на лоб, пряча глаза и лицо.
Подбитая лисьим мехом бекеша, на голове шапка-гетманка, с двумя павлиньими перьями надо лбом, и красным самоцветом в центре, на боку сабля, инкрустированная дорогими камнями, булава, сделанная в Стамбуле, турецким мастером перед походом на Чигирин, и красные сапоги. Так выглядел Юрий Хмельницкий, пособник татар, безжалостный, властолюбивый, угнетатель собственного народа.
– Люди! Не бойтесь. Идите сюда, никто вас не тронет, – крикнул Юрась, хриплым голосом, слегка приподнимаясь в стременах.
Он с тоской смотрел на нехитрый скарб, в телегах, нескольких, тощих коров, овец, привязанных к телегам, голодных, исхудавших лошадей. В эти мгновенья ему стало жаль людей, и он вспомнил отца, учившего его совершенно другим житейским премудростям. Старший брат, Тимоша, рано погиб, отличаясь умом и храбростью. Уже в семнадцать лет он командовал Чигиринской казачьей сотней, затем водил в поход целое войско.
Люди молчали и не шевелились. Тогда из-за спины Юрася выехал офицер, и закричал.
– Ясновельможный гетман будет говорить. Все сюда. Немедленно!
Люди
