своей веры добро и богатство, но он готов принести в жертву и самое ценное, что дала ему природа». «Настоящая честь – это не только величие отваги, которая заставляет нас идти навстречу всем опасностям, но это и строгость нравов, которая удерживает нас в нашем долге. Ее храм – твердая душа, ее святилище – чистая совесть, ее вера – следование добродетели… Настоящие честь и отвага – это не кровавая ярость, истинный гражданин погибает в бою во имя пользы Отечества, и его храбрость страшна только для врагов государства и монарха»[203].
Во всех этих речах понятие чести раскрывается таким, каким его видели певцы средневекового рыцарства – Шателлен, Филипп де Мезьер, де ла Марш – и таким, каким его описывали военные деятели XVI века – Монлюк и Гез де Бальзак. Знаменитый голландский историк-медиевист начала ХIХ века Иоган Хейзинга в своем шедевре исторической мысли «Осень Средневековья» так характеризовал понимание средневекового рыцарского идеала: «…рыцарскому идеалу было присуще – и теоретически, и как некий стереотип – сознание того, что истинная аристократичность основывается только на добродетели и что по природе своей все люди равны»[204].
Однако в обществе Старого порядка воинская элита сформировалась в незапамятные времена. Она стала наследственной, и, признавая равенство всех людей перед Богом, средневековая знать и вельможи XVI–XVII веков образовывали замкнутую касту, почти непроницаемую для простолюдинов. Наполеон дал шанс вернуться к истокам и открыл возможность для всех без исключения тяжелыми ударами меча выковать свой дворянский герб. «Когда кто-нибудь испрашивал у императора милость, будь то на приеме или на воинском смотру, он обязательно задавал вопрос просителю, был ли тот ранен? Он считал, что каждая рана – это часть дворянского герба. Он почитал и вознаграждал подобную знатность»[205], – писал Рапп.
Нужно сказать, что деятельность Наполеона в этом направлении увенчалась успехом. Построенное им общество не было военной диктатурой в вульгарном смысле этого слова, когда у власти находится клика генералов или полковничья хунта. Изучение нотаблей Империи, осуществленное Бержероном и Шоссина-Ногаре[206], представленное в их солидных монографиях, показывает, что военные занимали относительно скромное место в ряду высших государственных чиновников, аппаратах министерств и префектур. Император никоим образом не стремился заполонить все высшие посты людьми в ботфортах. Однако, несмотря на то что гражданское управление оставалось в руках специалистов своего дела из штатских, общество все было насквозь пронизано воинскими идеалами. Из рапортов префектов следует, что «военные пользуются уважением публики», что «офицеры, выполняя свои функции с умом и высокими моральными качествами, вызывают всеобщее почтение»[207] и т. д.
Равным образом, анализируя списки парижан, добровольно записавшихся на службу в эпоху Империи, Бержерон показал,
Ibid., p. 226–227.
Хейзинга Й. Осень средневековья. M., 1988, с. 67
Rapp J. Op. cit., p. 4
Bergeron L., Chaussinand-Nogaret G. Les Masses de granit. R, 1979. Chaussinand-Nogaret G., Bergeron L., Forster R. Les notables du grand Empire de 1810. Annales, 1971, p. 1052–1075.
D’apres: Bertaud J.-R La place de l’officier…, p. 222
