я был еще мал. Редкое это зрелище – белый, идущий пешком…
Но этот чужак был не белым. Черты его лица напоминали мои, однако в ночи его кожи таился неяркий оранжево-красный огонь. Ростом он превосходил меня на целую голову, сложен был, точно бегун, хотя обогнать его могли бы и наши дети. Глаза он скрывал за стеклами, скрепленными проволокой, а тело – под белой рубахой и курткой цвета песка.
Пришелец сказал, что его имя – Каген, а это очень похоже на Кагна – Плута, Богомола из наших преданий, того, кто больше всего на свете любит антилоп-канна. В честь Кагна я и рисую на стенах Пещеры Теней глиной, замешанной на жире его избранниц.
Настоящего языка, речи Людей, пришелец не знал. Зато говорил на суахили – языке тех, кто живет далеко на востоке. Я знаю и эту речь, и язык кикуйю, живущих в огромных стойбищах и в долинах намного ближе к угодьям Людей, так что друг друга мы поняли. Голова Кагена оказалась до краев переполнена землей под названием «Америка», а нас он называл «братьями» – из-за ночи собственной кожи, но для нас-то был просто еще одним белым. Наши дети посмеялись над ним, а он захохотал с ними вместе.
Детям он принес в дар безделушки и сласти, мужчинам – табак и металл на ножи, моей второй жене, Яппе, подарил ткани на платье. Спросил, нет ли у меня сыновей, а я ответил, что когда-то имелись, но все разошлись по огромным стойбищам, и больше я их не видел. А он сказал, что хочет усвоить наши предания и знания о народе растений. Сказал, что голова его пуста, и потому знания ему очень нужны. Пустая голова, это ж надо! Так наши детишки и прозвали его Пустой Головой.
Я засмеялся, и он засмеялся, как будто согласие меж нами достигнуто. Ну что ж, Кагену нужны были знания, а мне хотелось нарисовать его историю, и потому я согласился его поучить. Много дней наблюдал за ним краешком глаза, и, познакомившись с ним получше, повел в Пещеру Теней, взглянуть на рисунки отцов и дедов.
Пещера Теней – в середине большого круга. Этот круг мой народ обходит за несколько лет, переселяясь с места на место, туда, где найдется вода и новая дичь. Однако священная пещера всегда остается от нас в двух-трех днях пути. Зев ее и широк и высок – куда выше человеческого роста, – но, входя, мы в знак почтения опускаемся на четвереньки. В глазах богов все мы – несмышленые дети.
Оказавшись внутри, зажги факел и погляди, как прыгают тени к шипастому потолку. Сердце мое всякий раз улыбается при виде гладких камней, пересохшего русла ручья, а особенно стен, покрытых бессчетными рисунками – кое-какие сделаны в те времена, когда у людей еще имелись хвосты.
– О-о, это ты рисовал Войну, – сказал Каген, указывая на тучи и вспышки над пылающим горизонтом, изображенные моей рукой.
Его слова обнадеживали: быть может, разума он все-таки не лишен.
Я объяснил, что мы не зовем Великую Войну, в которой пятьдесят лет тому назад, когда я был еще мал, так пострадали белые, «войной». Мы называем ее временами безмолвного грома. Грома, который слышишь не ушами, а телом.
– Нет, не безмолвного! –
