говорит как то мне: Знаешь как я в литинститут поступал?» «Нет», – отвечаю. Помню, что он заочно учился и поздно, уж за 30 ему было. «А вот так! – говорит. – Я же поэт!» И остро так на меня взглянул, не сомневаюсь ли часом в этом. Я же, невинно рот открыв, внимаю с благоговением. «Тогда Илья Сельвинский курс набирал, – продолжает Петя. – Собрал всех нас, страждущих у себя на даче в Переделкино. Сели мы полукругом вокруг его письменного стола. Он в своих круглых очках за нами как небожитель наблюдает. Ну, – говорит, – друзья-стихотворцы! – покажите чего умеете. Почитайте-ка по кругу свои стихи!»
А там, в основном, москвичи и ленинградцы. Одеты модно. Молодежь рафинированная… Манерные такие мальчики и девочки. Читают с придыханием и присвистом, с большим к себе уважением и любовью. Жизни настоящей ни фига не нюхали. Всё из книг. Вторичные стишки то. Дошла очередь до меня. Поглядывают с усмешечкой на вахлака вятского. «Ну, чего умеешь? – Сельвинский спрашивает. – Покажи!» Отвечаю в тон и даже с вызовом неким: «Волком выть умею!» Тот оживился: «Давай!» Я и завыл. У меня это дело больно хорошо получалось. Потом, конечно, и стихи почитал. Запомнил он меня. Так и поступил в литинститут. И впрямь Петя жил – не тужил все 70-е и 80-е годы. То на охоте, то на рыбалке. То колодцы роет, то коней изучает. Два года журнал «Коневодство» выписывал. С интересом для себя жил.
По возрасту самым старшим в Союзе был «Детский поэт». Очень достойный человек. До революции родился. У него у единственного из сотоварищей в Москве в те года книжек немеряно выходило. В Детгизе. Каждый год. Правда, тонкие и детские. Стихи и сказки. Стишки для детей он сам сочинял, а сказки русские народные перекладывал. Да так забавно! Он еще в 30-е годы фольклор собирал: пословицы всякие, поговорки, песни народные… Вкус и отточил. Из большой культурной местной семьи. Был он двоюродный брат (по-вятски – братан) очень большого русского поэта родом из Вятки. Ну тот понятно – гений! А этот, просто, талант.
Был и у него свой скелет в шкафу, трагедия жизни. Году в 36-м, когда хватали всех подряд, – его в составе группы журналистов областной газеты загребли в НКВД и стали большой заговор против советской власти из них лепить. Кто сломался, кто – нет. Но меры физические воздействия тогда ужасали. Он в тюрьме с ума и сошел. Его как инвалида списали домой на попечение матери. И она – выходила. Он потом рассказывал – тьма, тьма! И вдруг проблеск – это мама на меня смотрит. Начал постепенно в себя приходить. Медленно очень оклёмывался. А в войну в наш горолд Детгиз эвакуировали. Надо им что то издавать. Спрашивают – кто у вас тут сказками занимается. На «Детского поэта» и указали. Пришла к нему домой редактор – он в валенках, опухший от голода, страшный, еле ходит. Заказала ему обработки русских народных сказок. Так он в дело и пошел. И паек получать стал, выжил в войну.
Эстет, конечно, по нашим то палестинам. Но хороший человек. На особицу. Как то беседую я на областном семинаре с кем то из местных поэтов про стихи его великого кузена. А «Детский
