Хачидзе. Джемал был формальным боссом «солнцевских», однако пользы от него было мало, если не считать его воровского статуса. «Этот тип – пьяница и наркоман, однако они не дают ему разгуляться и учат, как пользоваться ножом и вилкой, хотя отвадить его от кокаина и не пытаются, – говорит Бобби Левинсон, который в 90-е годы был шефом Отдела русской организованной преступности в ФБР. – Они держат его для пущей известности. И он начинает контролировать торговцев наркотиками в качестве крыши». Итак, воры оказались полезны для становления рэкета, но они не обязательно были эффективными боевиками. «Все, что они делали, так это сидели в тюрьмах, – говорит Гриненко. – На самом деле, никто из них не совершил каких-либо серьезных убийств или чего-то подобного».
И действительно, вплоть до зимы 1991 года это были очень тихие ребята. Банда была по большей части скоплением встающих на ноги уличных шаек, которым еще приходилось оглядываться на милицию и КГБ. Что же касается последнего, то его престиж и пространство для маневра серьезно уменьшились после провала августовского путча «старой гвардии» в 1991 году, заставившего Горбачева уступить место еще более амбициозному реформатору – Борису Ельцину. Ельцину понадобилось не много времени, чтобы пойти еще дальше самых радикальных соратников из своей молодой команды и объявить, что к 1 января 1992 года российское правительство «отпустит» все цены (с несколькими важными исключениями). Один этот шаг на целые десять лет вверг в спячку семь десятилетий централизующей дисциплины, при которой воля государства проникала в самые укромные уголки жизни граждан. Всего через несколько месяцев Россия уже скатывалась в фантастический, анархический капитализм, «Дикий Восток».
В 1992 году ельцинская команда восторженных реформаторов настояла на том, чтобы ввести капитализм буквально назавтра, и Ельцин согласился. Во главе «правительства самоубийц», которое Ельцин подобрал лично, были два молодых экономиста, Егор Гайдар и Анатолий Чубайс. Написав на своем знамени слово «либерализация», они разрушили основы советской системы социальных обязательств, которая последние семь десятилетий была хоть и жестоким, но стабильно работающим механизмом. «Мы все сломали, мы начали либерализацию в отсутствии какого-либо контроля», – пояснял Олег Давыдов, высокопоставленный чиновник Министерства торговли.
Либерализация цен – сухой экономический термин, – словно выстрел из стартового пистолета, привела в действие американские горки, которые вели неизвестно куда. Для американских экономистов и консультантов, которых при правительстве в Москве было не счесть, то была уникальная возможность. Российская экономика была для них гигантским полигоном чикагской экономической школы, чашкой Петри, но среди опытных образцов, которые они выращивали в этой своей лаборатории, оказался Франкенштейн, который выскользнул за дверь практически незамеченным.
Отчасти так получилось потому, что реформы не обошлись без некоторых
