непроницаемые черные очки безнаказанно разглядывала меня, полуголого. Насмотревшись, вежливо сообщила:
"У тебя красивое тело"
"Спасибо, это, наверное, из-за гимнастики…" – застеснялся я и тут же возликовал: кажется, мои тазобедренные излишки ее не смутили!
Обратно мы шли сквозь жаркий душистый шабаш июльского цветения. Волнуясь, смолисто потели высокие сосны. Кивая головами, раздавали ароматные обещания цветы. Исходили летучими соками готовые к покосу травы. То тут, то там вспыхивали разноцветным огнем бабочки и, прочертив замысловатый след, трепещущими искрами тонули в траве. Безуспешно пытался настроиться сводный птичий хор. Примолкла Лина, примолк и я.
Пришли домой, и меня представили дедушке Владимиру Ивановичу. Затем был плотный мясной обед с редиской, луком и пахучим укропом. За обедом я рассказывал старикам, как живут труженики Подольска и как мать собирается перерабатывать смородину, которая вот-вот начнет входить в черноглазое состояние. При расставании я поцеловал бабушке руку (на безымянном пальце пожелтевшее кольцо) и ответил на крепкое, окольцованное тем же цветом рукопожатие деда. Лина проводила меня до вокзала и взошла со мной на платформу.
"Было здорово" – сказал я.
"Да" – согласилась она.
"Ты разрешишь мне приехать завтра?"
"Знаешь, завтра не надо, приезжай послезавтра…"
"А если дождь?"
"Ты боишься дождя?"
"Я ничего не боюсь" – вымучено улыбнулся я.
Налетела электричка. Я взглянул на Лину и столкнулся с напряженным ожиданием ее глаз. Сейчас я поцелую ей руку, шалея от храбрости, подумал я. Словно угадав, она спрятала руки за спиной, торопливо кинула "Пока!" и, освобождая проход, отступила на два шага. Я вошел последним, обернулся и застыл с поднятой в прощальном приветствии рукой. В ответ мне быстро и коротко махнули. Двери с железным лязгом захлопнулись, и меня в стальной клетке повезли домой умирать от тоски.
3
Влюбленный тигр в клетке – сказал бы про меня всякий, проведи он со мной на следующий день хотя бы полчаса. Я ложился, вставал, ходил, сидел, раздвигал взглядом стены, смотрел в окно, пробовал играть и читать – то есть, проделывал то, что делал бы на моем месте любой лишенный любимой тигрицы мужчина. За окном исходил духотой никчемный день. Я мог раздвинуть прутья и вырваться на пляж, но от этого мир вокруг меня не перестал бы быть клеткой. Где-то там далеко, где меня сейчас нет потели от жары высокие сосны, кивала серебристо-сиреневыми головками медовая кашка, исходили густым соком травы, вспыхивали огнем бабочки и освистывал тишину сводный птичий хор. А вот и открытие: любовь – это не только сама Лина, но и то что вокруг и далеко за пределами меня. И даже невыносимое, нескончаемое ожидание – тоже любовь и им тоже надо дорожить.
Неожиданно мне в голову пришла деятельная мысль: я подарю Лине переводы стихов, которые мне на прощанье вручила Софи! А вдруг мне т�
