пальцев, вольно выдохнул воздух, словно освободился от чего-то тяжёлого, давившего душу. Лёгкий хмель мазнул краской жесткие скулы, выпрямил мускул щеки, сведённый судорогой. В ушах его раздольными бубенцами разливались звоны, которые прежде состояли из какофонии моторов грузовиков, ржания лошадей, скрипа тележных колёс и грохота солдатских сапог. Неизъяснимо родным, тёплым повеяло на Магомеда от знакомых, застарелых запахов дома, которые цепко держала память. Щиплющий холодок покалывал окаём воспалённых век, теснил грудь. Жадно вдыхая горький кизячный дым, залетавший в расколотое бомбёжкой окно, он мысленно будто проходил по узким и кривым улочкам родной Урады.
– Скажи на милость, пуста фляжка!..Вот засранец! Горохов, где бес тебя носит! Что ж ты, развёл, как украл?..Валерка-а!
Комбат Воронов раздражённо громыхнул пустой фляжкой об стол.
Нет ответа!
Арсений грозно поднялся с колченого стула, привычно одёрнул гимнастёрку; сунув большие пальцы обеих рук за ремень, провёл их от пряжки к спине.
– Ты погодь мальца, Михаил. Налегай на картошку с тушёнкой, огурчики свежие похрумсти с сольцой…Я живо. Покажу балахвосту кузькину мать…Это ж, надо! Развёл нам спирту, как родимцам в люльках.
Гремя каблуками, собирая чертей в узел, Воронов, накинув фуражку, вышел во двор.
Танкаев усмехнулся во след пыхтевшему, как самовар, комбату, расстегнул на горле душивший крючок, вытянул ноги. Ему было славно. Занозистый хмель подобрал ключ к сердцу и, накатываясь тёплой властной волной, разворачивал душу. В голове, сменяя друг друга, звучали их прежние разговоры:
– А помнишь, – с жаром подхватывал его Арсений и его моложавое лицо, обрамлённое седыми висками, преображалось, в луговой зелени глаз загорелись золотые точки, словно отражение вечернего солнца. – Помнишь, как в 41-ом дрались за Клин? Как потом корячились, выводили полки из этой кровавой каши?..Моя артиллерия завязла в грязищи по самое не горюй…И тут ты со своим взводом…Ты ж. тогда был старлеем, взводным? Ну, да-а…И тут ты, как ангел-хранитель пришёл на выручку! Впрягся со своими бойцами…И по колено в грязи дотянули в ручную орудия до семёновских тягачей.
Надо ли говорить? Майор Танкаев отлично помнил вывод полков из-под освобождённого от фашистов города, как держал в памяти и каждый другой день войны, если он стоил большой крови и невосполнимых потерь.
А кровь тогда под Москвой лилась страшная, жуткая, снег и окопная грязь были красными от неё. Немцы остервенело рвались к Москве. По глубокому убеждению германского командования: «…восточный колосс готов был рухнуть под сокрушительными ударами Вермахта. Стальные жернова германского наступления перемололи первую, и, пожалуй, лучшую регулярную армию русских, с чудовищными потерями откатывавшуюся всё дальше и дальше на восток. И тут возникает логичный вопрос: какая ещё армия в мире смогла бы устоять после таких убийственных ударов, не приди ей на помощь бесконечные русские просторы,
