за дверной косяк, по пояс голый, он вышел на баз. Почистил зубы золой, окунул несколько раз голову в кадку с холодной водой; поигрывая бицепсами, растёр рушником мускулистый торс, выглотал жадно полчерпака колодезной воды, как будто бы полегчало. Закурил, но сделав пару затяжек, выплюнул початую папиросу, злобно проследтв её скорый полёт. «Вот и пей с ним…»душа – мера». Э-эх шайтан ты…Арсэний Иванович-ч…» Во рту от выкуренного натощак табаку воняло припалённой козловой щетиной.
Он взялся натирать щёткой сапоги, как с высокого казачьего крыльца его окликнула бабка Аксинья.
– Чай, не слышишь, сынок? – её строгое, коричневое от загара, морщинистое лицо треснуло в едва приметной улыбке. – Айдате, поклюёте, что Бог послал.
Магомед не обращал внимания на дребезжащий голос старухи, продолжал в наклоне ваксить щёткой сапог, заступив одной ногой на нижнюю ступеньку крыльца, на смуглом лбу его чёрной спутанной гроздью прыгала чёлка.
– Ты глупой, аль контуженный? – багровея от нахлынувшего недовольства, крикнула хозяйка и сжала глянцевитую клюку, удерживая дрожавшую руку.
От неожиданности он вздрогнул, как пришпоренный конь, отложил щётку, недоумевая, поднял на бабку Аксинью глаза.
– Э-э, зачэм злишься, мать? Скажи, чем помочь, – он белозубо улыбнулся.
– Брось, тебе велят эту канитель! Айдате в хату, поешьте. Ишь, худой, как оглобля, да чёрный, ак головешка. Цыган, рази?
– Аварец, мать. Слыхала о таких? С Кавказа я родом.
– Ай, один чёрть, родак не казак. Не наш…басурман, стал быть. Нуть, так идёшь, чоль? Айда, сынок, молочка поешь с хлебушком.
– Эт-то мы зараз, с удовольствием, – продолжая удивляться бабкиному хлебосольству, хмыкнул под нос майор и раз-два нырнул в гимнастёрку.
– Проходьте, проходьте в хату, – уже заметно добрея голосом, бубнила старуха, отворяя пере ними дверь и, неопределённо потоптавшись ещё на крыльце, остаток сердитости сорвала на невестке, коя уже второй год жила при ней без мужа, ушедшего вместе с другими казаками – станичниками на фронт.
– Глашка-а! У семи нянек дитё без глаза…Ты кудысь, сорока, смотрела? Скотина доселе не поенная, шо ж ты, дурая, всё на большак пялишься?.. Кому гутарила, шоб закут у сеновала не отворяли?..Ах ты горькая редька! Потравите с Митькой – мальцом проклятущие, само добро сено зазря! Чай, зелена-трава…лето ишо на дворе…Чем Зорьку – кормилицу, овец к весне буш правдать?..Ну, я вам! Давай затворяй, гутарю! Да печь пора затопить. Кизяки в дровянике прихвати. Щец, поди ж то, сварить нады… – командовала сварливая свекровь.
…Магомед прошёл тёмные прохладные сени, шагнул через порог. На кухне пахло свежими собранными в пучки степными травами, ременной сбруей, кислым ржаным заквасом и теплом человеческих тел.
Глашка – солдатка, живо управившись с наказами старухи, споро пронырнула в хату, зашелестела долгополым подолом юбки у белёной печи. Надутая на свекровку,
