его были воинами Аллаха – мюридами, – послушниками великого имама Шамиля. Сам он тоже стал воином, с колыбели впитав в себя суровые адаты гор, Дагестана.
…И всё же природа брала своё. Из скромности, задерживаясь возле дверей, с быстрым, но скрытным любопытством молодости, он невольно заметил и женские формы, обозначившиеся под тонкой ситцевой кофтой и юбкой, и живые кари глаза, с настороженной опаской и любопытством, мазнувшие его пару раз.
Бабка Аксинья напомнила о себе тяжёлым вздошьем, согнувшись, как коромысло, задом к нему, закрывая дверь.
– Большое спасибо за приглашение, мать! – по-горски приложив ладонь к сердцу, начал Магомед.
Старая донская казачка, не разгибаясь, обернула к нему строгое, но с чертами былой красоты лицо.
– Шо стоишь столбом? Набоялси старухи? Без ног, рази? Аль насмеяться хошь? Так я те насмеюсь! – зашкворчала она, искоса оглядывая новоявленного постояльца. – Нуть, проходи тудась, садись, коммандер, – она указала клюкой на длинную струганную лавку и такой же стол, что стояли вдоль стены. – А ты болячка, – старуха вновь накинулась на невестку, – шо задом перед ним вихляешь? Пошто не усадишь человека, не подашь на стол?
– Да будя вам, маманя! – через плечо огрызнулась молодуха, ловко подцепляя рогатым ухватом чугунок. – Вас не поймёшь, ей Богу…То печь растапливай, то…
– Помалкивай, вылетишь. Знай шуруй дело своё, вощегра. Сын то где, Митька? Аюшки? Навоз убираить? Ну, то-то…Знает пострел, шо не заработанный кусок в горло не лезет, – ставя перед гостем кринку с молоком и лохань с хлебом, беззубо усмехнулась старуха. – Ты ешь-пей, сынок, не слухай нас баб. Жись..уж больно тяжёлая. Ишо эта холера война, расстрели тебе в животы сердце! Охо-хо-оо… – присаживаясь на край табурета напротив гостя, крестясь на смуглые образа, вздохнула она.
Танкаев по-первости полагал, что до крайности изнурённое, измотанное в кровопролитных боях с немцами, их храброе воинство, командиром одного из подразделений которого он являлся, будет принято везде, особенно освобождёнными от гитлеровцев жителями станиц, с радостью…И потому, признаться, такой сварливый приём озадачил его. Не смущаясь, однако, изрядно отпив вкусного прохладного молока и закусив хрустящим ломтём хлеба, он хотел объяснить – успокоить, что долго в станице их полк не задержится и через день другой, в составе 100-й дивизии выдвинется к Сталинграду, но хозяйка не дала договорить ему.
– Ох, Святые угодники…Можа и моего сыночку Гришеньку, хто приютить, приголубить? Как он родимый там горе мыкает?
– Воюет? – В чернильных глазах майора вспыхнула рыжим огнём командирская искра.
– Так же воть, как и ты, – она затрясла головой.
– А где? Какой фронт? – Магомед надломил хлеб.
– А шуть его знаеть…Давно не слал весточек. Живой ли нет?..
Материнское лицо её вдруг сморщилось, как печёное яблоко, и выцветшие глаза сразу затуманили
