ударил ее по изможденным ногам. – Этот негодяй отравил чистую немецкую поэзию ядом еврейского цинизма! – страшная плеть хлестала Эльзу по бедрам и груди, еле прикрытым изорванным холстом…
Эльза плакала, не понимая, где она, а её окружала другая действительность и рядом с ней – Леон, сын, который гладил ее дрожащие руки, говоря:
– Мама, я не знал, что ты так чувствительна к классической музыке!
– А почему молчит оркестр? – вытирая влажные глаза, спросила та.
– Это пауза, чтобы хор вышел на сцену. Кстати, вот и наш пропавший знакомый.
Илья, поднявшись к ним, смущенно улыбался:
– Простите! Моя машина всегда портится в неподходящий момент. Спасибо прохожему, который помог мне.
– Что ж, вы успели к самому важному, – сказал Леон, – знаменитому адажио. Здесь на смену печальному прошлому приходит успокоение и светлое раздумье. Легким аккордам струнных вторит эхо духовых инструментов, как бы внушая мысль, что боль и страдание – это горькая, но необходимая цена счастья.
– Да, – кивала Эльза и вспомнила день, когда по мрачным коридорам Хоэншёнхаузена пронесся невероятный слух о падении берлинской стены, а потом – и всего режима.
Растерянные, потрясенные, радостные возвращались зэки домой, а Эльза – в Кобленц, где её ждали счастливые родители. Но их измученная дочь не ощущала себя счастливой. Отдав должное родственным чувствам, она ускользала на природу, к могучему Рейну или сидела подальше от суетливой публики в маленьком кафе.
Вскоре, однако, здесь появился еще один человек, тоже державшийся обособленно-рыжий и носатый, чей недюжинный рост давал ему естественное право смотреть на всех свысока. Презрев условности, он обратился к Эльзе:
– Мы с вами чем-то похожи. Можете объяснить, чем? – сказал он на немецком, смешанном с идиш.
– Пожалуй, – ответила она не очень охотно. – Вы, конечно, еврей и ненавидите все немецкое, а я немка, которой этот народ причинил – как и всему миру – немало зла.
– Что ж, – усмехнулся тот. – Это серьезная причина стать друзьями!
Подсев к ней, он представился:
– Феликс! Приехал сюда на несколько дней по весьма прозаическим гешефтам.
Его бесцеремонность разоружала и, вздохнув, она назвала себя.
Так они нашли друг друга.
Его привлекало все новое, что уже не было интересно Эльзе: огромная статуя Вильгельма Завоевателя, крепость Эренбайт, базилика святого Каспара.
В жаркий день они ставили палатку на берегу Рейна, холодного и невозмутимого, пили вино, и Феликс говорил что-нибудь своё, что было ей непонятно:
– Шейне рейне капурэ…
И Эльза тоже удивляла его:
– Знаешь, я думаю, то, что сделали нацисты с евреями не менее страшно для моего народа, чем для твоего. Это никогда не забудется. Каждый немецкий ребенок, подрастая,
