глаз…
– Теперь все, все! – воскликнул Леон, вызывающе глянув на соседей, которые, впрочем, уже давно отодвинулись от них подальше. – После этой фанфары будет знаменитая «Ода к радости», и в ней – «Обнимитесь, миллионы»!
Перед хором вышли двое мужчин и две женщины, и глубокий бас наполнил амфитеатр:
– О фройде!
– Что это? – испугалась Эльза, схватив руку сына, – Он сказал то самое… страшное – «фройнде» – друг.
– Нет, – улыбнулся сын, – это «фройде» – радость.
– Нет-нет, – потрясенно бормотала она, – это они! Они везде! – и согнувшись в три погибели, двинулась между рядами к выходу.
– Эльза! – оба пытались остановить ее.
Тут грянула «Ода к радости»:
Freude, schoner Gotterfunken,
Tochter aus Elysium!
Wir betreten feuertrunken,
Himmlische, Dein Heiligtum…
А Эльза бежала, припадая к земле, когда над ее головой скользил прожектор с главной тюремной вышки, кралась вдоль складов, где хранились обувь и одежда заключенных.
Seid umschlungen, Milionen! – призывал хор.
– А, вот оно – «Обнимитесь, миллионы!» – дрожа, шептала Эльза. – Для чего? Чтобы легче было нас истязать?
Diesen Kus der ganzen Welt!
Bruder, uberm Sternenzeit,
Muse ein lieber Vater Wohnen!
Потом, ища спасения от громких криков, она зарылась в какие-то высокие кусты, но и здесь ее нашла страшная плетка коменданта Коха…
– Мама, мама! – Леон беспомощно склонился над ней, а Илья, вырвав ее содрогающееся тело из колючих ветвей, кинулся к машине «скорой помощи», стоящей поодаль, к человеку в белом халате, который стал массировать ее слабеющее сердце, затем, выругавшись по-русски, впрыснул Эльзе какую-то жидкость, отчего она вздрогнула и судорожно вздохнула.
– Вы вовремя, – сквозь зубы сказал санитар, – еще минута и…
– Мамочка! – подбежал потрясенный Леон.
Веки Эльзы дрогнули, и мир вокруг показался ей странным.
– Это я, – напомнил он сдавленным голосом.
– Да, – прошептали её измученные губы. – А как… симфония?
– Отлично, хотя я не дослушал ее до конца. Но и Бетховен не слышал Девятую. Он дирижировал, глядя на руки своего помощника. А когда все окончилось, стоял, усталый и погруженный в свою глухоту. Тогда одна из солисток повернула его лицом к публике, которая неистовствовала, аплодируя и ликуя. И Бетховен лишился чувств…
Эльза тронула его ладонь холодной рукой:
– Музыка… – весь твой мир.
– Нет, нет! – чуть не закричал Леон, унимая слезы. – Ты тоже в этом мире! – и у него вырвалось отчаянное. – Мама, не оставляй меня!
Какое-то острое воспоминание заставило ее улыбнуться:
– Ты… такой рыжий… как тебе отказать?.. – и обласкала его взглядом голубых лорелейных глаз.
Рина
Рано утром звонили родители, поздравляли, сообщили, что с тель-авивским театром «Гешер» ничего не вышло, поэтому денег нет,
