как он укладывает их на прежние места – осторожно и, сдерживая волнение, словно это не мозаичный рисунок, а древние струны, которые еще удивят мир прекрасными звуками.
Но рав был недоволен. Приблизившись к Илье, он раздраженно сказал:
– Вам нельзя оставаться здесь. Эта молния… Вы уже накликали беду на нашу голову!
Тут входная дверь с шумом распахнулась, впустив двух мужчин в черных пальто и таких же шляпах, а за ними – старушку с красным зонтом, которой они не давали пройти, говоря:
– Тут молятся только мужчины!
– Братья Луэль! – приветствовал их рав. – Вот и будет у нас миньян. – И подойдя, сказал женщине. – Я вас знаю, вы – Хая, приходите сюда молиться почти каждый день. Но поймите – здесь вам нельзя быть!
Та пыталась защищаться:
– Там, наверху, где место для нас, все завалено досками!
– Мы скоро начнем ремонт! – объявил рав. – А теперь уходите! И вы тоже! – протянул он руку к Илье.
– Я только закончу с мозаикой! – отозвался тот.
– Нет! – уже почти кричал рав. – Это должен делать верующий еврей! – и его поддержали голоса остальных. – Ведь эту арфу дал царю Давиду Элоким!
– Вот-вот! – уже не владея собой, взорвался Илья. – Давид и его сын Соломон были последними великими людьми, с которыми общался бог. А потом он отдалился от нас, жалких, лживых, думающих только о собственной выгоде!
Тут снова раздался мощный удар грома, а после него – дрожащий фальцет старого Овадии:
– Ребе, пусть они останутся! Вокруг гроза, дождь!
– Ничего! – впервые возразил ему тот. – Дождь – это благословение неба!
– Идемте отсюда! – в каком-то остервенении крикнул Илья плачущей женщине и потянул ее за собой.
Они были сразу схвачены беснующейся тьмой, где бушевал ветер, хлестали холодные струи ливня и путь терялся под гаснущими фонарями.
– Здесь недалеко… дом моей подруги! – кричал Илья, ведя Хаю к машине, и вдруг почувствовал, что она отталкивает его от себя.
– Что, что? – спрашивал он и еле разобрал слова, полные ужаса:
– Ты говорил в бейт-кнессете такое… мы оба погибнем… потому что ты… идешь дорогой грешника!
И, вырвавшись, она пропала в темной ночи.
Тогда Илью тоже пронзил страх – не за себя, за ту, что, наверное, корчится сейчас от громовых ударов. «А что, если я неправ? – билось в его истерзанном мозгу. – Ведь все еще можно изменить. Просто вернуться туда, к этим маленьким людям!»
И тут яркая вспышка молнии осветила под гнущимся деревом старую женщину, которая сжалась в отчаянный комок и, казалось, погибала в злобном хаосе бури.
– А! – как безумный захохотал Илья. – Значит, нет другой дороги!
Он втянул Хаю в машину, и через пять минут перед ними возникли окна знакомого дома, неожиданно открытые настежь и залитые светом. Толкнув дверь, тоже почему-то
