начальник полиции сидит в огромном вольтеровском кресле.
При появлении молодого человека господин Жакаль встал и быстро направился к нему навстречу.
– Сами видите, я вас ждал, дорогой мсье Сальватор, – сказал он.
– Благодарю вас, мсье, – ответил Сальватор как всегда довольно высокомерно и пренебрежительно.
– Вы ведь сами сказали мне, – произнес господин Жакаль, – что речь пойдет о простой поездке в пригород Парижа. Разве не так?
– Именно так, – ответил Сальватор.
– Прикажите заложить карету, – сказал господин Жакаль дежурному.
Тот вышел, чтобы исполнить приказание.
– Присядьте, дорогой мсье Сальватор, – сказал господин Жакаль, указывая молодому человеку на кресло. Через пять минут мы можем выехать. Я распорядился держать лошадей наготове.
Сальватор сел, но не в то кресло, на которое показал ему господин Жакаль, а в более удаленное от стола.
Можно было подумать, что молодой человек чисто инстинктивно старался держаться подальше от этого скользкого полицейского.
Господин Жакаль заметил это движение, но показал это только легким движением бровей.
Затем, достав из кармана табакерку, он втянул носом табак и откинулся на спинку кресла.
– Знаете, о чем я думал перед тем, как вы сюда вошли, мсье Сальватор?
– Не знаю, мсье. У меня нет дара предвидения, это не мое ремесло.
– Так вот, я раздумывал над тем, откуда у вас взялось чувство любви к человечеству.
– Оно родилось из моего сознания, мсье, – ответил Сальватор. – Меня прежде всего восхитили, даже прежде стихов Виргилия, стихи некоего карфагенского поэта, который сочинил их, видно, только оттого, что сам был рабом:
Homo sum, humani nihil a me alienum puto.[1]
– Да, да, – сказал господин Жакаль, – я знаю этот стих: это из Теренция, не так ли?
Сальватор утвердительно кивнул головой.
Господин Жакаль продолжал.
– Честно говоря, дорогой мсье Сальватор, – сказал он, – если бы не существовало слова «филантроп», его следовало бы придумать для вас. Любой самый простодушный журналист, если, конечно, существуют простодушные журналисты, завтра напишет, что вы в полночь явились ко мне для того, чтобы приобщить меня к доброму делу, в которое никто не поверит. Более того, вас заподозрили бы в том, что вы преследуете какой-то интерес в этом деле, ваши политические сторонники не преминули бы дезавуировать вас и закричали бы во весь голос о том, что вы продались бонапартистской партии, поскольку вы упорно стараетесь спасти жизнь этому господину Сарранти, который прибыл сюда с другого конца света и которого вы, вероятно, впервые увидели только в тот день, когда его арестовывали на площади Вознесения. Проявлять столько упорства, чтобы доказать, что суд был введен в заблуждение и приговорил к смерти невиновного человека, – разве это в глазах ваших политических сторонников не было бы доказательством ваших бонапартистских настроений?
– Спасти невиновного, мсье Жакаль,
«Homo sum, humani nihil а ме alienum puto»
