Я с утра сбегаю, почту разнесу и сразу домой.
– Да, теть Клава, – Достоевский тоже икнул. – Мне бы, пожалуй, отдохнуть не помешало.
Достоевский проснулся от стука закрывающейся двери. Открыл глаза, подвинул к себе лежавший на стуле возле кровати телефон, посмотрел на время – без десяти двенадцать: вот это расслабился, давно так долго не спал. Да и то сказать, принял вчера немало, до сих пор в голове шумит. Он зевнул и сел на кровати, свесив ноги.
– Илюша, ты еще спишь, что ли? – тетка осторожно подошла к двери его комнаты и просунула голову в щель.
– Да, что-то разоспался, извините, теть Клав.
– А я уже и на работу сбегала, и тебе завтрак на столе оставила. Смотрю, все застыло. Ну, ты давай, туалет, умывайся, а я пока еду разогрею.
Она закрыла дверь и пошла на кухню.
Достоевский встал, потянулся до хруста в костях. Еще раз зевнул и стал натягивать джинсы.
Позавтракав (или пообедав, судя по времени), он пошел в теткину комнату, где она уже ждала его с каким – то свертком в руках. Квартирка была маленькая, с пятиметровой кухней, зато двухкомнатная (в той комнате, где спал Достоевский, до своей гибели жила Вера). Тетка с дядей последние годы спали раздельно – дядя Миша стал сильно храпеть во сне и, чтобы не мучить жену, сам предложил ей переселяться на ночь в другую комнату. В теткиной комнате (немного большей, чем другая) обстановка была старая – одну из стен загораживала румынская стенка еще советских времен. Квадратный стол, стоявший едва ли не посередине комнаты. Зеркало-трюмо, прикрытое черной тканью, три стула и тумбочка в самом углу близ окна, на которой стоял телевизор, которому тоже было не меньше пятнадцати лет. В паре метрах от телевизора у стены стоял диван, на котором и спали сначала оба супруга, а затем одна тетка.
Тетка сидела за столом, положив рядом с собой тот самый сверток. Когда Достоевский вошел в комнату, она пригласила его сесть рядом.
– Вот, Илюша. Мишка велел тебе передать. Хотел, правда, лично, да не успел.
Тетка подвинула к Достоевскому сверток и еще тонкую школьную тетрадку в линейку, почти полностью исписанную безобразным, неровным и крупным почерком. Явно мужским. Достоевский сразу глянул на тетрадь; перехватив его взгляд, тетка вздохнула:
– Сначала хотел мне диктовать, а потом решил все сам написать. А ему трудно было, одышка страшная, потел чуть что. Сидеть толком не мог. Я уж подушки ему подкладывала да рубашки меняла…
Тетка едва не заплакала.
– Что это, теть Клава?
– Завещание на тебя. Мне через полчаса снова на почту надо бежать, а ты читай. А в свертке этом то самое наследство и есть. Мишке сверток этот передал его отец, а тому – его отец. Со строгим приговором: не потерять, не уничтожить, не продавать. И так по наследству мужикам передавать до самого благоприятного момента. Из мужиков в нашем роду остался только ты. Мишка вот и подумал, что для тебя и наступил тот самый благоприятный момент… В общем, читай, касатик. А там как сделаешь, так оно и будет. Это уже на твоей совести.
