пластиковые или железные, стеклянные. Акварельные и гуашевые, масленые краски… Цветные и одноцветные, однотонные грифели, как «сухие краски». Цветные карандаши и фломастеры. Старые тряпки, где-то, как сами, а где-то и из старых, поношенных и не нужных вещей. И «черновики» с палитрами: пластиковыми и бумажными. Из тех же «черновиков». И всем остальным, что могло понадобиться, в процессе работы. Вроде губок, чтобы подтереть или стереть лишнее, «растушевать». Серых металлических или цветных и пластиковых кнопок. Для простых набросков на обычных листах. Там, было все. Проще было сказать, чего там «не было». Ничего!
На него облокачивались сами картины. А по правую сторону и у другой стены, стояла белая ванна с серой глиной. Белые фарфоровые сосуды с разноцветным и однотонным серым пластилином. И бюсты, мужские и женские. В профиль и в анфас. «Аверсом» и «реверсом». Какие-то, были уже закончены. Какие-то, только в «процессе» и только начаты. С видным металлическим каркасом из серых прутьев. А какие-то, только начаты и представляли одни «металлические скелеты». В свете дополнительных ламп.
Не столько, из-за темноты в помещении. Освещенном с потолка и достаточно не маленькими окнами. Как и, порой, открытой балконной дверью. Сколько, из-за тех же самых «вечерних», перетекавших в «ночные», работ, как сейчас. Ему казалось, что если он выключит «основной свет». И включит «дополнительный», в виде трех-четырех, а то и пяти, отдельных черных металлических светильников. Расставив их по углам комнаты и возле мольберта. Он меньше привлечет к себе внимания и никого не разбудит.
Но есть ли разница «мотылькам», на какой именно свет лететь? Разница была для «Икара», но и тут, «если захотеть…». Можно и тонкий красный лазер, маленькой точкой на стеклянном здании напротив, рассмотреть. Человеку! А куда там, ангелу и демону. «Обращенным»! Тьма уступала свету и тянулась к нему же. Пусть и «искусственному», заменившему сейчас «натуральный» и «естественный».
– Так… О чем вы, тут и без меня? – выпятил нижнюю губу парень, не скрывая, все той же обиды.
Но дабы не стоять без дела посередине, как какое-то «изваяние». Или не «тесниться» втроем, у того же окна, как Егор и Женя. Начал «шерудить» картины, откидывая их одну за другой на себя, смотря стоящую за ней и так далее.
– О творчестве, – дернул плечами Женя, вызвав шок на лице Никиты, который вмиг сменил «угол обзора». И уставился на Егора, чуть ли не со слюной у рта и ей же капая на пол. – Я чего-то не знаю?
Александр рассмеялся на реакцию «младшего», но на вопрос Жени промолчал, просто покачав головой. Не придавая этому такого уж значения. И давая понять, что это – обычная его, то есть Никиты, реакция на… Все! Все «новое» и «новоприбывшее», «появившееся». А еще и «обещанное», но не «данное», как сейчас.
– Он «зажимает» и «торчит» нам всем «музло»! – бросил в обиде брюнет, жалуясь Жене, будто тот мог что-то с этим сделать. Никто не мог, а он сможет! – Что такое? Что за несправедливость?! Я с Ксандера, только недавно «слез», «уламывая» снять
