каторжный труд: учись говорить правду! Особенно про себя. Ни за что не научишься и вот тут и начинаешь настаиваться, накапливать соки, бродить, почти загниёшь, и вырастет у тебя на макушке мухомор чистой правды!
– Каторжный – в значении бессмысленный? Я не могу поймать твою мысль, она вьётся, как верёвка, ускользает, как медуза, и прыгает, как обезьяна.
– Каторжный в любом значении каторжен, – отрезала бабушка мягко.
– Когда я преподавала журналистику, студенты кричали: у каждого своя правда – и все дела.
– Детям позволительно. До поры. «Своя»! Даже старики не часто понимают, как страшна правда, даже булавочная, крохотная. Если, конечно, сформулировать. А то начинают доказывать, что правда не у каждого своя, а вообще одна-единственная. Убогие интеллектуалы…
– Я тоже их видеть не могу, бабушка, но как же подойти к правде, если её и сформулировать, и доказать, и обнародовать трудно, а надо?.. – внучка слишком долго работала в журналистике, это не лечится.
Бабушка молодеет:
– Надо? Нет, не надо. Господь с тобой!.. Сие позволено только гениям, и то в чистом озарении. Остальные могут обойтись приёмами.
– Им было бы обидно слышать тебя.
– Да на здоровье. Дуракам полезно обижаться. Быстрее вымрут.
– И что с остранением? – злится внучка. – Объясняй. Всё мне объясняй!
– Нервная попалась. Не дёргайся, тело, не дёргайся.
Джованни дождался последнего дня книги благодаря ненавистной помехе: своему тучному, круглому телу. Оно выдержало его книгу. Удержало тело душу на верёвке, хотя надежды уже не было.
Душа переполнена любовью – это не образ и не красивый тем более. Прежде всего, это тело, живьём разрываемое на куски.
В любовной муке нет красоты. В любовной муке всё постыдно, душно и безумно.
Но Джованни выдержал.
Душа раздулась очумелым шаром. Душа бредила и бормотала невыносимо всецветной хочу златоносно могу созидательной нет солнечной хочу ночной могу энергии вселенской нет домашней внутренней мелкой синей белой томительной перламутровой о гадость я пухло неприличный… Дай! Шар вишнёвой силы бился в небо, метался по земле, как от урагана. Огромный, как что сами придумайте. Сама гипербола во плоти. Вы представляете себе гиперболу во плоти? Любовь, откроют учёные в двадцать первом веке, есть психическое заболевание. Пустота, извергающая инфекцию. В четырнадцатом всё гораздо хуже: любви ещё нет. Но Джованни любит Марию. Красавица заживо замужем. О гении, примите наши почести-соболезнования, – вы всегда опережаете время.
…Какое объятие пропало!
Внучка страдает. Родину любит, о словесности радеет, и пожаловаться некому.
Рассматривая стены, удивляется: у бабушки в доме нет ни одной книги. Ни единого листочка. Весь дом – как цветок из шёлка и бархата, уют и вкус. Повторить невозможно. На границе между видимым и невидимым, на порожке сверхчувственного, будто вот-вот улетит
