других ароматов, способных так бесстыдно напоминать нам о деревенском происхождении.
Мама Нинуська взяла на постой учительшу – навязали. Явился председатель Гурин, а за ним и директор Мужалин. Возьми, мол, временно… Говорили по переменке… и настойчиво. Нинуська не посмела отказать. Хотя с языка так и рвалось обидное слово. За что сына выгнали? А теперь приткнулись! Однако, проглотила свое слово. А заодно и горечь обиды. Только и молвила: «Пусть живёт…».
Учительша явилась на завтра. С аккуратным чемоданчиком и связкой книг. Вежливая. Оглядела свой угол и тут же спросила: не надо ли чего помочь. Дел было много и вскоре учительша – звали её Анной Михайловной… «можно Аней»… – мыла полы в избе и рассказывала про подруг из педучилища. Одну завербовали на север, в Игарку, другая попала в хакасскую деревню, а третья – в соседнем селе, недалеко тут… за Тубой.
– Давай-ка обедать, Аня. Потом уж на огород пойдём.
– Ой, а у меня ничего нет. Мне еще подъёмные не выдали.
– Как обидно-то! А я так на дармовщинку рассчитывала! Ну, думаю, по-городскому отведаю… Держи карман шире!
– Правда? Вы шутите?
– А как же! Да и обмыть бы не помешало… Облизнулась! Ну, давай – чем бог послал, садись, не робей.
– А вы весёлая… Вы мне нравитесь. Одна живёте?
– Сын у меня… Женька. На покосе трудится. Со школы выгнали… работать пошел.
– …Огурчики солёные… Это молоко у вас?.. А почему выгнали? Давно молочко не пробовала…
Мама Нинуська нахмурилась и лениво ковыряла вилкой в жареном картофеле. Есть не хотелось. «А учительша, видать, ничего, – думала она мимолётно. – А пусть живет: всё хоть живой человек».
Вскоре Анна Михайловна всё знала про Женьку и про его школьную историю. Вначале стеснялся Женька и уходил от вопросов. Но учительша, рассказывая по утрам и вечерам о своём былом житье-бытье, как-то ненавязчиво выспрашивала сельские подробности. Расспросила про директора и учителей. И даже про председателя сельсовета. И ничего не было необычного в её интересе, только мама Нинуська отметила тут наступательную тактику и неотступность. И это обращение к её главному беспокойству, занозе саднящей и днём, и ночью, подкупало и умиляло материнское чувство. Раскрепощало и Женьку.
А как-то за одним из ужинов Анна Михайловна неожиданно предложила: «А давай заниматься? Я подготовлю тебя к экзаменам… а там посмотрим, что можно сделать…». И была в её предложении законченность и решимость, против которых Женька ничего не мог возразить. Хоть и взбунтовался… молча. Хоть и ужаснулся.
– …теорема Пифагора – это же так просто! Квадрат гипотенузы… Ты про гипотенузу, Евгений, слышал что-нибудь? Только не молчи.
– Слышал, – Женька уже зевал. Третий час они… проходили геометрию. И кромешная ночь перевалила за третий предутренний
