жести, зато на запястьях обнаружились кандалы с короткими цепями, ведущими к камню, который обрёл неприятно закруглённые рукотворные формы. Южная тьма окончательно упала на землю, со стороны долины не слышались голоса, а тени сосен вокруг меня образовали подозрительно ровный круг. Я дёргался ещё и ещё, но с каждым рывком цепи, которые теперь были и на ногах, лишь плотнее приковывали меня к каменной ладони жертвенника, покуда не растянули меня на нём без возможности пошевелиться. Где-то на периферии моего зрения было пятно света, и оно неспешно приближалось, мне совсем не хотелось, чтобы это пламя приходило ко мне, я постарался не дышать и разглядывать небеса, покрытые абсолютно неизвестными мне созвездиями из колючих зеленоватых звёзд. Мужская фигура с факелом в руке приблизилась, обошла камень, держа факел так, чтобы за пламенем я не мог различить его лица. Отвернувшись от алтаря, он подошёл к ближайшей сосне и поднёс факел к её кроне – дерево незамедлительно вспыхнуло. Через миг пламя перепрыгнуло на соседнее, ещё миг – и вот уже следующее заполыхало. Я оказался в кольце горящих деревьев. Мужчина повернулся, в свете огня я увидел то лицо, которое день через день вижу в зеркале, когда брею его от клочковатой щетины.
– Ты запутался – недобро сощурившись, сказал я, доставая кривой чёрный нож, скалящийся отблесками пламени, пляшущими на лезвии. Мне хотелось что-то ответить, но губы не поддавались, они оказались сшитыми.
– Ты запутался – повторил я и двинулся к себе лежащему на алтаре.
***
Проснулся я от неожиданной боли, так яростно вырывался во сне, что со всей дури въехал правой рукой в стену – зашипев от боли, сел на кровати. Пошарив под подушкой, левой, неотбитой рукой, не с первого раза нашёл телефон и узнал, что в миру сейчас раннее утро. Да уж, верно сказано, сон алкоголика тревожен и краток.
В комнате было темно. Окно, полностью закрытое чёрным третуром, я трогать не стал, сомневаясь в том, что за ним было хоть что-то достойное внимания. Зевнув, я двинулся в сторону кухни. Откуда-то воняло козлом, чуть позже я понял, что от меня – всё верно, козёл и есть, разве что рога не растут и то пока, ну и ладно, нюхать меня некому. Всё что меня интересовало – кофе. Болезненно сморщившись от яростно взвывшей кофемолки, я погрузил своё внимание в смартфон: новостная лента мне сообщила о начале карантина, или как наша ссыкливая деспотия назвала это – каникулы. Хмыкнул – на моей жизни это могло сказаться в самой малой степени. Помолотый кофе перекочевал в джезву и, залитый водой, воздвигся на зажжённой конфорке, я отошёл к столу и взял две вещи моего каждодневного утреннего ритуала: анальгин и томик Омара Хайяма. Первый был отправлен в рот, второй же – открыт в случайном месте.
«Я познание сделал своим ремеслом,
Я знаком с высшей правдой и с низменным злом.
Все тугие узлы я распутал на свете,
Кроме смерти, завязанной мёртвым узлом»
«Вот уж точно, старичок!» – подумалось мне после того, как рубай рубанул мне в голову. – «А можно мне чего-нибудь не
