так же на Тагира и Тимура, облаченных в «химзу».
– Сез чыгасызмы?[22]
Ответа не последовало.
Распределив между собой тела бывших воинов, которые еще предстояло похоронить на поверхности, гаскарцы двинулись первыми. За ними все остальные…
Тагир ошеломленно уставился в пространство. Перед глазами все кружилось. С трудом преодолев отсутствие потолков и туннельных границ, он сделал несколько шагов. Наверное, как-то так человек чувствовал себя, когда попадал в космос – ни стен, ни спертого воздуха – только свобода и чистый концентрат страха. Охватить одним взглядом пустые улицы города было невозможно. Стоя на пересечении трех дорог и стянув маску противогаза на макушку, Тагир всматривался в незнакомые ему вывески и вдыхал неотравленный (в этой части города) воздух, пока двое из гаскарцев искали рытвину, брешь в Казанской земле, чтобы предать ей тела. Гнилые пятиэтажки по бокам, трамвайные пути, округлая, «в ромб», постройка, здание с застывшим на нем часовым циферблатом и серые магазины с синими козырьками, на которых на двух языках было разъяснено, чем именно там торговали лет двадцать назад. Оторвавшись от изучения улиц, Тагир заметил что гаскарцы уже облюбовали некую трещину в земле, в которую, видимо, и собирались опустить полиэтиленовые мешки.
– Ну что там? – поинтересовался старший мусафир, подойдя к яме.
– Думаю, здесь будет нормально, – отозвался один из гаскарцев.
– А вы со всеми своими так поступаете? – запротивился Тагир выбранной могиле. – Не хотел бы я, чтоб меня так похоронили.
– А если не хотел, чего ж тогда с нами пошел? – с вызовом посмотрел на пастуха мусафир. – Времени на религиозные обряды нет. Но если хочешь, оставим тебя здесь, и делай все, как надо…
– А можно? – съязвил Тагир, но никто не ответил.
– Не волнуйся, Тагир! Я за тобой присмотрю, – хлопнув пастуха по плечу так, что тот чуть сам не оказался в яме, Тимур, тем не менее, придержал его и посмотрел на гаскарцев. – Скидывайте…
Когда тела уже обрели последнее пристанище в трещине, технично сброшенные в лоно земли молодыми воинами, Тимур, тем не менее, поддержал пастуха:
– Может, тогда кто-нибудь, что-нибудь скажет? Мы же не уроды какие, в самом деле.
Басистый голос мусафира зазвучал незамедлительно.
– Стара, коса, стоит Казань. Шумит бурун: «Шурум… бурум…». По-родному тараторя, снегом лужи намарав, у подворья в коридоре люди смотрят номера… Я в языках не очень натаскан – что норвежским, что шведским мажь. Входит татарин: «Я на татарском вам прочитаю «Левый марш»… Кто-то там Маяковский… Так сойдет? – улыбнулся и даже чуть не расхохотался мусафир.
– Если я умру и меня скинут в трещину, прошу вас, пусть кто-нибудь другой скажет что-нибудь над моей могилой, – вздохнул Тимур. – Не хочу, чтобы последними словами обо мне были – «Шурум… Бурум…»…
– Эх ты! Классик, между
Вы выходите? (тат.)
