не превратившихся пока для него в слова, в то важное, что отличало разумного человека от животного.
Сегодня Инне Владимировне удалось пораньше уйти с работы, в пединституте начались долгожданные каникулы после напряжённой зимней сессии. На кафедре все давно знали о проблемах молодой сослуживицы и с пониманием относились к её частым отлучкам, объяснимым дежурствами у постели больного мужа. За последние месяцы ректорат уже дважды предоставлял ей по этой причине отпуск без содержания. Только никто вокруг даже не догадывался, насколько её измотала безысходность сложившегося положения.
Привычно предъявив пропуск, Инна облачилась в белый халат, принесённую вторую обувь и прошла в знакомую палату. Больной, как повелось с некоторых пор, отметил её появление радостным маразматическим мычанием.
«Господи! Ну, сколько же это может длиться ещё?! Даже есть самостоятельно никак не научится! Неужели, он останется таким навсегда?» – с отчаянием думала она снова, пока кормила с ложки. Инна с болью всматривалась в лицо недавно самого близкого ей человека, пытаясь убедить себя, что чувствует к нему то же самое, что и до болезни. Она каждый раз сомневалась, он ли перед ней или не он? Даже цвет глаз несколько изменился, прежняя синева размылась, поблекла, но сегодня показалось, взгляд впервые приобрёл осмысленность, отсутствовавшую после реанимации. Встрепенулась надежда, может, эта уцелевшая оболочка наконец-то наполнится прежним содержанием?!
Внезапно, повинуясь безотчётному порыву, Инна нагнулась к самому уху бывшего прежде её мужем. Горячо и торопливо зашептала, оглядываясь на дверь, боясь, что вот-вот зайдёт медсестра и не даст высказать самое главное:
– Ну-ка, смотри, смотри на меня! Ну, Боречка, разве, не узнаёшь? Это же я, я! Твоя Инка! Неужели, ты меня совсем не помнишь? Забыл, как любил меня? Как мы были вместе? Ну, узнаёшь? Смотри же, смотри на меня!..
Больной перестал жевать печенье, которое извлёк из впервые самостоятельно надорванной пачки, и с подозрением уставился голубыми глазами в лицо говорившей, будто опасался, что она может забрать назад гостинец и лишить только что открытого им удовольствия.
– Боренька, миленький, я же вижу, ты должен, должен узнать, ну, вспомни! Вспомни же, чёрт тебя подери! Всё будет хорошо, как… раньше… Ну, ты узнал меня? А? Ну, скажи, кто я? Скажи, родненький, вспомни, ну же! Давай!
Больной беспокойно откинулся на подушку и, отчаянно гримасничая, попытался сложить губы, тонкие крылья носа задвигались, глаза выкатились из орбит, наконец, ему удалось родить натужные звуки:
– Ммм-ма, мм-ма-мм…
Внезапно радостно расплывшись в бездумной улыбке, старательно собрал только что полученное в целое и ясно выдал:
– Мама! Ма! Ма! Мама! – и тут же загукал низким голосом, забулькал, пуская пузыри изо рта, отплёвываясь во все стороны крошками непрожёванного печенья.
Это выглядело
