лица и медвежьи объятия её напарников-мужиков, которые на радостях подбросили её так, что она чуть не врезалась в потолок. Она ненавидела эту собачью, нечеловечески напряжённую работу, но обожала свою команду: Витьку, Андрея и Димку – в чём-то таких же изгоев, как и она, и в то же время самых светлых и добрых людей в её жизни… не считая двух закадычных подруг Аньки и Ирки.
В коридоре послышались мамины тяжёлые шаркающие шаги. Нина замерла. Только бы не зашла… Она нервно скомкала в кулаке подол юбки. Вдруг навалилась усталость, выслушивать мамины претензии не было сил… А когда сил на терпеливое добро не оставалось, Нина начинала огрызаться, словно собака, загнанная в угол. Это всегда приводило к тяжким и печальным последствиям. Мамины истерики походили на кликушество, обильно сдобренное религиозным соусом. Не всякие нервы, даже такие закалённые, как у дочери, могли такое выдержать. Обычно в такие времена Нина отсиживалась у Аньки в квартире, порой по несколько дней. Но нынешняя весна положила и этому конец. Аня сдала квартиру молодой семье и переселилась в Родовое поместье…
А в начале лета вышла замуж.
Мамины тапки прошаркали в большую комнату, и Нина медленно выдохнула, с облегчением закрыв глаза. Подождала ещё немного, пока в комнате не забормотал телевизор. Тогда, подхватив сброшенную одежду, она осторожно прокралась в ванную и торопливо задвинула щеколду. Уф-ф…
Она открыла воду, плеснула в лицо несколько ледяных горстей, и наваждение по имени Григорий Геловани окончательно рассеялось и лопнуло, словно радужный мыльный пузырёк. Нина тщательно намылила руки и снова взглянула на своё отражение в зеркале над раковиной. Беззвучно и горько усмехнулась.
Очи чёрные…
И тоска тоже чёрная.
Эта самая тоска потихоньку глодала её вот уже почти два месяца. Нина ненавидела себя, пряталась от постылых мыслей, наглухо захлопнула сердце, но злое зерно пустило корни где-то в самом потаённом уголке души, и сколько она не рвала верхушку, проклятый корень опять пускал ядовитые побеги…
Из-за этого она вот уже пол-лета просидела в городе. Вот и июль уже за пыльным окном, которое всё недосуг помыть… И даже день рождения так и остался неотмеченным, незаметно улетел в жаркое марево последним июньским днём. А ведь они с девчонками на её «денюху» всегда собирались у Ирки на поместье, и всё проходило буйно и весело, как любила Нина.
Она вообще была бесшабашно весёлой… Когда-то.
Но всё изменилось. Как-то резко, болезненно изменилось, словно жизнь взбрыкнула, как норовистый конь, и Нина, беспомощно молотя по воздуху руками, глупо вывалилась из седла в придорожную пыль.
Её Анька изменилась. Стала почти неземным, потусторонним для Нины существом. Счастливым… Настолько счастливым, что Нина совершенно перестала её воспринимать. Это было так неожиданно больно, что ошеломлённая Нина задыхалась, как выброшенная на берег рыба. Когда они обе были одиноки и предоставлены
