понять. У меня одно представление, у тебя другое. Не понимаю, как я сейчас могу заставить тебя понять это. Но если хочешь знать, я больше не верю в католическую церковь, вот и все.
В тот момент, когда Эйлин произнесла эти слова, она пожалела о них. Они сорвались у нее с языка. Лицо Батлера приобрело невыразимо печальное, безнадежное выражение.
– Ты не веришь церкви? – спросил он.
– Не совсем так, не так, как ты.
Он покачал головой.
– Господи спаси твою душу! – промолвил он. – Мне ясно, дочь, что с тобой произошло нечто ужасное. Этот человек растлил твою душу и тело. Нужно что-то делать. Я не хочу жестоко обходиться с тобой, но ты должна покинуть Филадельфию. Ты не можешь здесь оставаться, и я этого не позволю. Можешь уехать в Европу или к твоей тетушке в Нью-Орлеан, но ты должна куда-то уехать. Я не допущу твоего пребывания здесь, это слишком опасно. Уже завтра газеты могут раструбить об этом. Ты еще молода. Перед тобой вся жизнь. Я страшусь за твою душу, но пока ты жива и молода, ты еще можешь прийти в чувство. Мой долг быть твердым. Это моя обязанность перед тобой и церковью. Ты должна покончить с такой жизнью и оставить этого человека. Ты больше никогда его не увидишь; я этого не позволю. В нем нет ничего хорошего. Он не собирается жениться на тебе, а если бы и собирался, это было бы преступлением против Господа и человека. Нет-нет. Никогда! Он не будет верен тебе, нет, он не будет. Не такой он человек. – Батлер помедлил, раздосадованный до глубины души. – Ты должна уехать – это мое окончательное решение. Я желаю тебе добра, но хочу этого. Пойми, я действую в твоих интересах. Я люблю тебя, но мы обязаны так поступить. Мне будет жаль, что ты уезжаешь; я предпочел бы, чтобы ты осталась здесь. Никому не будет горше, чем мне, но так должно быть. А ты должна сделать так, чтобы все это показалось твоей матери обычным и естественным. Но тебе нужно уехать, слышишь? Ты обязана это сделать.
Он замолчал, печально, но твердо глядя на Эйлин из-под густых бровей. Она понимала, что он не отступится от своего. Это было самое торжественное, самое религиозное выражение его лица. Но она не ответила да и не могла этого сделать. Какой смысл? Она никуда не уедет. Она знала это и стояла перед ним, бледная и напряженная.
– Теперь собери одежду, которая тебе понадобится, – продолжал Батлер, не желающий понимать ее истинные чувства. – Подумай обо всем, что тебе понадобится. Скажи, куда ты хочешь отправиться, и будь готова.
– Но я не поеду, отец, – наконец ответила Эйлин с такой же серьезной торжественностью. – Я никуда не поеду! Я останусь в Филадельфии.
– Ты хочешь сказать, что сознательно прекословишь мне, когда я прошу тебя что-то сделать ради твоего же блага? Так, дочь моя?
– Да, – решительно ответила Эйлин. – Я никуда не поеду! Мне очень жаль, но я не поеду.
– Ты правда так думаешь, дочка? – печально, но сурово спросил Батлер.
– Да, я так думаю, – твердо ответила Эйлин.
– Тогда
