уходит в себя, ее улыбка тает. На меня устремляется озадаченный взгляд.
– Эксперт не нуждается в дальнейшем обучении, – продолжаю я. – Я бы хотел, чтобы мы вместе поняли смысл Голосов. Таким образом ты найдешь способ управлять ими, а я – способ направлять тебя.
Она колеблется.
– Они говорят, что я само зло, – говорит она, – что я прогнила насквозь.
– Это квазирелигиозное зло… скажи, пожалуйста, твой отец… он был верующим человеком?
– Нет. Он просто постоянно читал мне проповеди. Рассказывал, какая я дрянь.
– А возможно ли, что ты интернализировала его голос, создала Паскуд, чтобы отразить своего отца?
– В смысле, как самонаказание? Наверное. – Она пожимает плечами, отвечая на собственный вопрос.
– Ты когда-нибудь обсуждала это с Джозефом?
– Иногда. Но я боялась, что он увидит меня такой, какая я есть.
– Ты боялась, что он откажется от тебя?
– Всегда.
– Поэтому ты представляла ему ложное «я»? – спрашиваю я.
– Постоянно, – говорит она.
– Понятно.
Она вздергивает подбородок.
– У Джозефа в кабинете тоже были всякие картины, – говорит она, останавливая взгляд на утесах. – У него была одна с семьей. Кажется, копия Пикассо. Мать, отец и их четверо детей. И собака. На коленях у матери малыш. Один из детей – я так и не поняла, мальчик или девочка, – стоит, и вид у него дерзкий. Их взгляды были ужасно пронизывающими. Я возненавидела картину с самого начала. Идея семьи – она была для меня чужой. Эта картина словно мучила меня. Ждала, когда комната наполнится моей испорченностью, как какой-нибудь страшной заразой. Почему-то мне казалось, что этот идиллический портрет приведет в действие все мои злые и завистливые мысли. Паскуды постоянно уговаривали меня уничтожить картину. «Пусть он увидит, какая ты плохая на самом деле», – повторяли они.
– А какая ты плохая? – спрашиваю я.
Она замолкает.
Я жду.
– Насколько ты плохая? – повторяю я.
Ее ступни поворачиваются внутрь. Она мотает головой.
– Я хорошая девочка, – тихо шепчет она, – не такая, как Алекса.
Я понимаю, что произошло переключение.
– А что натворила Алекса? – спрашиваю я.
– Вчера вечером, – она делает паузу, оглядывается, настороженная и бдительная, – она пошла в то мерзкое заведение, в «Электру», со своей подружкой Эллой. Я наблюдала за ними из Гнезда.
Глядя на меня печальными, как у Бэмби, глазами, она подсовывает правую ступню под бедро левой ноги и закусывает губу.
– Ты, наверное, Долли? – решаюсь весело спросить я, отмечая, что мой голос звучит выше.
Она кивает.
– Рад познакомиться с тобой. – Я улыбаюсь.
– Я тоже, – излишне поспешно говорит она.
Я смотрю на золотые часы на письменном столе. Проклятье.
– Долли, – говорю я, – нам пора заканчивать,
