Стужа! — отозвался парень. — Прямо мороз!
— Как же там спать-то? — недоверчиво спросил Индрек.
— Поживешь — узнаешь, — спокойно ответил тот. — Будешь и ты радеть вместе со всеми.
Последних слов Индрек не понял, но спустя несколько недель смысл их сделался ему ясен: тогда и он начал возиться вместе со всеми, чтобы согреться, а согревшись, ложиться в постель. Это была своего рода вечерняя гимнастика, во время которой рвалась не одна рубаха, не одни штаны. Были парни, приходившие в такое исступление, что скидывали рубахи, и тогда мелькали одни лишь голые спины да руки. Об этих «радениях» надзиратели знали, но смотрели на них сквозь пальцы, хотя иной раз в «Сибирь» поднимались и ученики с нижних этажей, и тогда шум становился прямо-таки адским. Вихрь подхватывал даже стулья, столы и кровати — все, что попадалось на пути, и случалось, многие из этих предметов теряли ножку или какую-нибудь другую часть. Парни стояли вверх ногами на стульях, балансировали на спинках кроватей, прыгали через столы, играли в чехарду, бесились без всякого порядка и системы. Индрек никогда не был озорником, но здесь научился. Общее настроение передавалось и ему. На него и впрямь точно накатывало.
Был еще один способ согреться: украсть внизу дрова и притащить в «Сибирь» или соблазнить чем-нибудь Юрку, чтобы тот натаскал поленьев и спрятал их где-нибудь, к примеру, положил каждому по два полена в изголовье. И когда вечером все затихало, парни вылезали из постелей и затапливали большую железную печь, стоявшую посреди чердака. Иной раз топили до тех пор, пока печь не раскалялась докрасна, затем придвигали кровати спинками поближе к теплу. К утру печь, конечно, остывала и в «Сибири» воцарялась обычная стужа. Поэтому многие предпочитали тепло «радений» теплу железной печки.
— От печного тепла на клопов накатывает, — говорили они. — А человеку плохо спится, когда на клопа накатывает.
— Это верно, человеку плохо, когда на клопа накатывает, — соглашались все.
— Пусть уж лучше на человека накатывает, — рассуждали парни, и поэтому в «Сибири» по вечерам, а то и до самого утра стоял адский шум и поднималась такая пылища, точно здесь разбрасывали золу или молотили хлеб.
После умывания грохот шагов устремлялся наверх, а затем опять скатывался вниз — ученики расходились по классам. Индрек шел со всеми, вернее, с маленьким Либле, который тоже числился в четвертом классе. Либле-то и посвятил Индрека во все учебные и прочие дела. В его руках Индрек впервые увидел какую-то растрепанную книгу без обложки (книга на языке Либле называлась «капустой»), в которой прочитал amo, amas, amat и mensa, mensarum11. Особенно запомнился ему почему-то последний падеж этого незнакомого слова.
— Mensarum, — произнес Индрек, глядя на Либле. — Mensarum, — повторил он еще раз.
— Хочешь, я продам тебе эту капусту? — спросил Либле.
И не успел Индрек решить, нужна ли ему эта старая «капуста», как достал из кармана деньги и уплатил запрошенную сумму. Потом выяснилось, что это была цена почти новой книги. Но не беда, Индрек не обиделся на Либле, он был бесконечно рад, что ему сразу досталась книга, в которой было напечатано mensa, mensarum.
И
