на крыльцо. В дверях его встретила молодая девушка. Левой рукой она придерживала дверь, правую протянула к веревке, которой был обвязан сундучок. Если бы впоследствии кто-нибудь спросил Индрека, какой была из себя эта девушка — белокурой или темноволосой, худощавой или полной, рослой или невысокой, — он едва ли сумел бы ответить. Одно запомнилось Индреку: девушка улыбнулась, и эта улыбка надолго запала ему в душу, может, потому, что это была первая женская улыбка, подаренная ему в этом городе. Он, пожалуй, помнил бы ее и дольше, если бы через год-другой ему не довелось встретиться с той девушкой в другом месте, при других обстоятельствах. И тогда запавшая ему в душу удивительная улыбка померкла, и он уже никогда больше не замечал ее в городе. Такова была эта первая улыбка городской женщины.
— Что вам угодно, молодой человек? — спросил рыжебородый мужчина, стоявший за стойкой и толковавший о чем-то с двумя крестьянами, которые, развязав свои сумки с хлебом, закусывали. — Комнату желаете?
— Пожалуйста, если можно... — пробормотал Индрек и вдруг почувствовал, что голоден.
— Маленькую, — приказал рыжебородый девушке; та опять улыбнулась и, взглянув на Индрека, продолжавшего держать сундучок, повела его за собой. — Тридцать в сутки! — крикнул вслед им рыжебородый. Эти слова предназначались Индреку, но он по рассеянности пропустил их мимо ушей.
Оставшись один, Индрек развязал веревку, откинул крышку сундучка и, достав взятые с собой припасы, принялся за еду. Все это он проделывал торопливо, точно во сне, — мысли его были заняты охаянной извозчиком школой и ее директором, с которым ему хотелось встретиться как можно скорее.
Чтобы попасть на улицу, Индреку надо было пройти либо по коридору, либо через буфет, как он и пришел сюда. Этот последний путь Индрек и выбрал, и тем самым как бы ублажил судьбу: когда он выходил из гостиницы, на душе у него было куда легче, чем когда входил в нее.
Рыжебородый был в буфете один, он по-прежнему стоял, навалясь на стойку, словно только таким образом мог в полную меру наслаждаться своей трубкой.
— Впервой у нас? — спросил он, увидев Индрека.
— Впервой, — коротко ответил парень, торопясь уйти.
— Издалека?
— Издалека.
— Из-под Таллинна?
— Из тех краев.
— В школу?
— В школу.
— К старому Маурусу, конечно? В другую уже не попасть...
— Кто знает, попаду ли и к нему-то, — заметил Индрек; слова рыжебородого его заинтересовали.
— К нему попадете, были бы деньги. Да и без денег попадете. К Маурусу попадешь в любом случае, в любое время, хоть осенью приезжай, хоть на Рождество, хоть на Пасху, будь тебе восемь лет, восемнадцать или все восемьдесят. Ей-ей! У него учатся и лысые и седобородые. Несколько лет назад даже я решил было к нему поступить. Отчего, думаю, и мне не поучиться, раз люди учатся. Пользы я народу принес немало — ведь человеку пиво и водка полезны, ежели их в меру потреблять, не то что трезвость. До сих пор я приносил пользу
