славный. Ведь помнят ингерманландцы, как ты Меншикова в ссылку отправил без суда. А они в нем души не чаяли.
О как осмелел. Ему палец в рот, а он уж к локотку примеривается. Петр задумался, но потом решил, что иного ожидать и нельзя было. Человек долгое время носил в себе обиду, опасаясь выместить ее на представителе золотой молодежи. А тут сразу столько подарков – и Ваньку проучить позволили, и вон какое доверие оказывают, чуть не в спасители императорской короны сватают. И вообще, почувствовал мужик за собой крепкую спину, вот и расправил крылья. Не стоит их подрезать. Ох не стоит. Эдак подломится Трубецкой и озлобится, а он нужен, и не просто преданным, но и инициативным.
– Во-первых, Никита Юрьевич, ингерманландцев я хочу возвести в ранг гвардии, кем они, по сути, и являлись, разве только светлейшего князя. Во-вторых, они уже доказали свою преданность, когда приняли приказ мальчишки о разжаловании и ссылке их полковника. Взбунтуйся они в тот момент, и все пошло бы по-иному. Я прекрасно помню, как все висело на волоске, как дрожали господа из тайного совета, да и я тоже, ожидая прибытия ингерманландцев под водительством Меншикова. Но этого не случилось. Так неужели они не останутся верными присяге теперь? Не верю.
– Но такое недоверие гвардии…
– Гвардия силой своего присутствия и штыками посадила на трон прачку чухонскую. Сегодня гвардейцы обласканы Долгоруковыми и пребывают во мнении, что им по силам вершить, кому восседать на троне российском. Позабыли, что долг их в служении верном и беззаветном. Если укорот не дать, то они еще не один переворот могут учинить. Ничего, вскорости почищу ряды, дабы искоренить болезнь.
После обстоятельной беседы с Трубецким предстоял не очень приятный разговор с Иваном, которого определили в соседних покоях. Поначалу Петра охватило желание положить его в своей опочивальне и даже помогать ухаживать за ним. А то как же, ведь друг и соратник, сколько времени они провели вместе, ведя бивачную жизнь во время охотничьих забав, делясь последним. И потом, несмотря на свою бестолковость, кое-чему Долгоруков все же его обучил.
Но желание это было мимолетным. Прострелило, едва только шпага Трубецкого вошла в тело друга, и практически сразу пропало. Петр даже подивился собственному поведению, потому как поспешное решение было им принято с каким-то юношеским задором и восторгом, с готовностью жертвовать ради друга. А вот более позднее как-то уж больно несвойственно ему. Он так никогда не думал. И вообще, наверное, все же что-то стряслось после того, как он заглянул за край. Сам чувствует, иным он стал. Каким-то расчетливым, холодным. А еще словно посмеивается над происходящим, глядя со стороны. Прямо как в кино.
Ну вот, опять какое-то словечко непонятное. Оно вроде как ему все ясно, но и объяснить значения не может. И таких слов в последнее время столько в голове вертится… Нет, не так. Не вертятся они, а сами собой приходят в тот или иной момент, по ситуации. Нормально объяснил? А и самому ничего не понятно.
Иван
