по старой привычке, несмотря на то, что коммунизм, кажется, рухнул, он утешал себя той же мыслью. На лестничной площадке третьего этажа отдышался, а потом дважды нажал на кнопку звонка квартиры номер тридцать.
Массивная дверь была оббита розовым дерматином под кожу. Другие двери на этом этаже выглядели гораздо скромнее, чем на квартире Митрия благодаря супруге Марии Петровны, прозванной обитателями дома Марунькой за ее писклявый голос и худосочность.
Дверь тридцатой квартиры тут же открылась и на пороге показалась маленькая худая женщина, мать троих детей, с заплаканными глазами и тут же повисла на шее мужа.
– Митрику, шо с нами будеть, я усьо по радиво слышала, какая беда случилася, упаси Бог! – щебетала она, скрестив руки у него на затылке, и встала на свои худые ножки только тогда, когда муж внес ее в прихожую и захлопнул за собой входную дверь.
– Да, ситуация необычная. Нам только что на бюро объявили о самороспуске областного комитета партии, – сказал Митрик, тяжело вздыхая. – И главное, не сказали, куда нам деваться: в подполье уходить, али оружие брать в руки и штурмом идти на мировую демократию. Так, распустили нас, и мы теперь, как овцы без пастуха. Что дальше делать – ничего не ясно, никто ничего не знает. Я теперь похож на трехлетнего ребенка, брошенного родителями на безлюдном пустыре. Чтобы у меня не случился инфаркт – будь ты пока моим руководителем, давай мне указания, и я буду добросовестно все исполнять. Сможешь или нет? Будь моим лидером! Скажи, что мне сейчас делать?
– У нас есть монастырь, может, тебе туда податься? В монастыре тепло и уютно. Я потом тоже к тебе присоединюсь.
– Да ты что, я ни одной молитвы не знаю. Да и анкета, у меня какая, ты подумала об этом?
– Митрику, там анкеты никакой не надоть, не беспокойся, там только послушание. Переход из одной религии в другую на тебе не сильно скажется, заверяю тебя, а потом, глядишь, и я к тебе присоединюсь. Не упрямься. Ежели ты вручаешь мне командование над собой, то исполняй и никаких разговоров. Я скажу детям, что ты уехал на заработки в Швейцарию.
2
Дискалюк тяжело вздохнул, достал партийный билет из внутреннего кармана пиджака, развернул его, посмотрел на последний месяц уплаты членских взносов, захлопнул и поцеловал в голый лоб Ильича на обложке.
– Прощай, отец родной, – произнес он трагическим голосом, а затем обратился к жене: – Выброси этого коротышку в пылающий огонь, он теперь может принести нашей семье одни несчастья. Чего-то не хватало в фундаменте, который он заложил, и возведенное им гигантское здание рухнуло, кажись, на вечные времена.
– Что ж! вечная ему память, как говорится, – сказала Марунька, намереваясь бросить партийный билет с изображением Ильича в пылающий огонь.
– Давай, повременим с этим, а вдруг еще пригодится. А пока, какие будут указания, ибо время дорого? – спросил Митрий, доставая сигарету «БТ» болгарского производства. – Машина
