и флигель-адъютантом самого …российского императора, отважно сражавшимся и под Витебском, и под Смоленском, и под Бородином, и под Тарутиным, и в ходе Заграничного похода русской армии. Но тогда пришлось бы «подозревать» всех «немцев» российской армии, а их было там более чем достаточно, причем, как обрусевших, так и новоявленных. Впрочем, такое всеобщее подозрение в измене случалось во всех армиях во все времена, особенно когда они терпели неудачи…
В то же время по-кавказски темпераментному князю Багратиону, пользовавшемуся в армии (извините за очередной повтор) громкой славой ученика (в советской историографии эта «светлая идея» усиленно пропагандировалась) самого Суворова и яростно настаивавшему на назначении нового командующего, немедленном решительном сражении с Наполеоном и даже грозившему подать в отставку, никто его кавказское происхождение в вину не ставил.
Не без фарта выскочив в самом начале войны из-под наполеоновского удара (вспомним, когда 750 км от Луцка к Смоленску он прошел марш-броском за 35 дней!), Багратион пришел к весьма опасному и ошибочному мнению, что «неприятель дрянь» и его «можно шапками закидать». Во многом это следует объяснять тем, что воспитанному в суворовском сугубо наступательном духе горячему и бескомпромиссному князю Петру Ивановичу в период отступления было морально очень тяжело. Уже на 19 день войны он настаивал в своем письме царю на необходимости немедленного генерального сражения.
Генерал от инфантерии Багратион, хотя и имел старшинство в чинах перед генералом от инфантерии Барклаем-де-Толли (полными генералами они стали в один день – 20.03.1809 г. -, но в приказе его фамилия стояла выше Барклая), и в наградах тоже его превосходил (редкий ор. Св. Георгия 2-го класса и высшая награда империи – ор. Св. Андрея Первозванного), тем не менее, скрипя зубы, в начале войны подчинялся ему, ради сохранения единоначалия в армии. Но в ходе отступления, когда общественное мнение стало против Барклая, Багратион начал резко выступать против проводимого им плана военных действий, открыто обвиняя того в неспособности руководить войсками. А после отступление от Cмоленска – «…теперь до самой Москвы (до нее оставалось порядка 200 верст или 350 км – Я.Н.) мы не будем иметь ни воды (т.е. реки Днепр, как крупной водной преграды – Я.Н.), ни позиции (они были, но отнюдь не идеальные – Я.Н.)» – и вовсе вызвало у него прилив неконтролируемого бешенства. 7 августа 1812 года в своем письме могущественному (на нем в силу ряда причин, в том числе, по особой царской воле замыкались все армейские вопросы) Аракчееву (зная, что содержание станет известно царю) откровенно писал: «…Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву… Ваш министр, может хороший по министерству; но генерал, не то, что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Ибо министр самым мастерским образом
