подпольную секцию карате.
Меня привел в подвал, где проходили занятия, закадычный с самого раннего детства друг Серега. Сам он занимался фанатично. И делал большие успехи.
– Карате – это не просто драка, как кому-то может показаться, – говорил сенсей Вадим Викторович, прохаживаясь перед строем учеников, – это целая философия. Нельзя просто так дать человеку в морду. Надо понять, почему ты это делаешь. И зачем, собственно… Ведь морда у человека, да и вся голова, не просто так даны.
Такого рода наставления предваряли каждое занятие. Вадим Викторович пофилософствовать любил. Философия его была простой и незатейливой – и со временем я узнал, что ничего общего с подлинной философией карате она не имела.
Сенсей, к сожалению, за любовь к карате угодил в заключение. Откуда через некоторое время вернулся. Но уже совсем другим человеком. Боевыми искусствами больше не занимался. Стал пить по-черному. Я неоднократно встречал его возле пивного ларька, и он поспешно отворачивался – стесняясь учеников и своего нынешнего вида. Прежде поджарый красавец с тонкими усиками он превратился в рыхлого фигурой, одутловатого пьяницу. Я однажды подошел, заговорил с ним. Он, прикрывая рот рукой, что-то прошамкал. И я заметил, что зубов у Вадима Викторовича почти нет. В общем, тюрьма его сломала.
Я занимался карате и в других секциях, причем – самых разных школ. И даже достиг определенных успехов, сменил несколько поясов. При этом всегда жалел, что оставил бокс. Махать ногами я не любил. Противников атаковал, в основном, кулаками. А от ударов предпочитал уворачиваться, а не ставить блоки. Сказывалась раннее боксерское воспитание…
Родители очень хотели, чтобы я вырос человеком всесторонне развитым. Поэтому спорт я должен был совмещать с занятиями в музыкальной школе. Еще в детском саду меня отправили на прослушивание. Как сейчас помню, нужно было угадать ноту, спеть песенку, прохлопать ритм. Чувством ритма я блеснул, ноту угадал, а вот песенку проорал так, что музыкальный педагог сморщился, будто только что разжевал лимон. Они, конечно же, решили, что слухом я обделен. Бедный мальчик… Тем не менее, желание родителей, чтобы чадо занималось музыкой, было основополагающим. Так что в школу меня приняли.
Со временем выяснилось, что слух у меня все же есть. Причем, почти абсолютный. Просто мне никто не объяснил, что слова под музыку надо пропеть так, чтобы голос совпал с нотами в гармонию. Мне казалось, ноты сами по себе. Слова сами по себе. И это правильно. Но детям надо разъяснять даже такие простые вещи.
Посещения музыкальной школы меня порядком тяготили. Во-первых, до нее было очень далеко ехать. А во-вторых, оказалось, что надо разучивать нудные гаммы на пианино, и тратить на это целые часы. Слово «Сольфеджио» я до сих пор считаю ругательным. Успехами я не блистал. И в конце концов, решительно заявил маме, что в музыкальную школу я больше не пойду. Характер у меня был упертый, как
