Хотя Максим все еще не придвигался ко мне, оставаясь на расстоянии.
Мы просидели до девяти, и уже стало темнеть, но уходить не хотелось. Вместе с навалившимися сумерками похолодало. Максим накинул на меня пиджак. Ему хотелось обнять, да и я была не против. Но чтобы обнимание не выглядело совсем уж наглым приставанием, он, якобы желая поправить съехавший пиджак, оставил свою руку на моем плече. Я сидела замерев, не шевелясь, и он, наконец решившись, придвинулся ко мне и плотно прижался своим боком. В этот момент рванул дождь. Мы не заметили, как небо заволокло тучами. Ливень налетел, хлестая с остервенением. Подбежав к зданию драматического театра, окруженного величественными колоннами, мы стали под козырек около одной из них и обнялись. Нас снова охватило волнение. Мы стояли близко друг к другу, почти слившись. И дрожали. То ли от страха. То ли от возбуждения. То ли просто замерзнув. Мое лицо прижалось к плечу Максима. Внутри полыхало огнем, хотя стоял октябрь и даже в наших теплых южных краях вечерами было достаточно прохладно. Я подняла глаза. Он словно ждал сигнала… увидев в моем взгляде желание, смело потянулся губами. В этот момент желание быть поцелованной перекрылось пониманием непристойности, и я, сбросив пиджак на руки Максима, опрометью побежала по улице, несмотря на хлещущие струи дождя.
Не отличаясь спортивностью, на этот раз я бежала так быстро, что Максим догнал меня только в подъезде. Он совершенно не мог понять, почему во мне вдруг наступила такая перемена. Мы провели весь вечер вместе, так замечательно общались и в конце концов простояли под колонной, прижавшись друг к другу… и вдруг я, не сказав ни слова, убежала. Ворвавшись в подъезд следом за мной, он, задыхаясь, спросил: «Почему? Почему ты убежала? Что я сделал? Я обидел тебя?» Я смотрела на него обезумевшими глазами, но не могла проговорить ни слова. Да я и не знала, что сказать, как объяснить ему глупость собственного поведения. Что должна была я ему сказать, что считаю поцелуй безнравственным поступком? Я же понимала, какой идиоткой буду выглядеть после этого. Но ведь именно это остановило меня. За годы строгого воспитания это понимание стойко внедрилось в мой мозг и перебивало все остальные порывы. Мы смотрели друг на друга и оба дрожали. Даже не дрожали. Нас колотило. Трясло. От желания быть поцелованной тело зудело, внизу живота дергался какой-то незнакомый мне импульс, а вестибулярный аппарат качал на волнах. Я шатнулась и, не удержавшись за перила, стала оседать на пол. Напряжение бурлившего во мне возбуждения и не получившего разрядки вырубило сознание.
Очнувшись, я нашла себя в кровати. Голова трещала, спазмы давили на коробку, обещая разорвать ее в клочья. Я лежала, тупо глядя в одну точку на ковре, висевшем на стене. В лесной чаще красовались медведи. В глазу одного из них едва различалось белое пятнышко. Оно выделялось на фоне почти черного полотна. И я смотрела и смотрела на эту белую точку. Мне было невдомек, что тело мое стало женским не только в виде округлившихся форм. Оно
