невесту, и, несмотря на все неудачи, не оставляла попыток.
– И все же это была не просто радость, – задумчиво сказал Феликс Янович. – Это было еще и облегчение – словно он избавился от какой-то ноши или гнета.
– Скажете тоже! От гнета! Любите вы поэзию, Феликс Янович, – благодушно пробасил Кутилин.
– Люблю, – как обычно в этих случаях, согласился Колбовский. – Но дела это не меняет.
– Главное, что теперь у нас есть очевидный мотив, – размышлял вслух старший инспектор. – Отхватить такой кусок – это не шутка! Это прямо мечта!
– Полная финансовая независимость, – поддакнул Колбовский.
Наследники Гривова теперь оказывались не просто хорошо обеспечены, а обеспечены до конца своей жизни – если, конечно, им хватит благоразумия не пускаться в авантюрные предприятия и прочее мотовство.
Наследников по завещанию было трое. В первую очередь, конечно, сама Варвара Власовна, которой отходила половина капиталов мужа. Состояние, которое она получала в результате этих двух смертей – тетушки и мужа – сразу делало из безутешной вдовы завидную невесту. Учитывая, что Варвара Власовна выглядела куда моложе своих лет, была крепка здоровьем и обладала весьма решительным характером, не было сомнений, что она не будет долго страдать в одиночестве. Хорошую долю получал и сын Гривова, Федор, который сейчас был в отъезде. Меньше всех досталось дочери Гривова Ульяне, но и ее статус невесты с полученным наследством сразу взлетал на высоту колокольни.
– Может, хоть теперь мужа найдет, бедняжка, – вздохнул Кутилин, прихлебывая чай.
– Если захочет, – деликатно добавил Феликс Янович.
– Чего бы ей не захотеть-то?! – удивился урядник.
– А вы разве не помните той истории? С приказчиком Гривова? – удивился начальник почты.
История, про которую поминал Феликс Янович, случилась пару лет назад и нашумела не меньше, чем новость об ограблении аптеки, случившаяся за год до того. Приказчик купца Павел Щеглов сделал предложение Ульяне, и она благосклонно приняла его. Однако Гривов пришел в ярость, заявил, что не отдаст дочь за своего же служащего. И не просто уволил Щеглова, а, пользуясь своим влиянием в купеческой среде, добился, чтобы того нигде в Коломне больше не брали на службу. Помыкавшись, Щеглов уехал в Москву, где и осел. А Ульяна окончательно превратилась в затворницу.
– Ну, то дело давнее, – Кутилин, не отличавшийся душевной тонкостью, махнул рукой. – Даже если она питала какую-то душевную склонность к этому Щеглову, то вряд ли из-за этого захочет в девках весь век сидеть.
Колбовский не ответил. Ему хотелось объяснить Кутилину, что есть люди, чья душевная тонкость такова, что единожды нанесенная рана болит всю жизнь, и что он знает об этом не понаслышке. Но Феликс Янович так и не сказал этого вслух. Знал, что добродушный, но совершенно чуждый романтических порывов Петр
